Обязательно завтра - Юрий Сергеевич Аракчеев

свернутой бумажкой в лоб историка Владимира Алексеевича Протоклитова – кстати, как я понял позднее, одного из лучших учителей, которых встречал в жизни, упорно не поддававшегося так распространенному тогда дурману и преподававшего историю действительно интересно и честно, – но вот, на свою беду, не умевшего поставить себя строго с учениками. Его тоже считали «жалким», «добрым чудаком», а выстрелам из рогатки, разумеется, не придавали особенного значения и очень радовались, если «снаряд» попадал в цель.

Много было развлечений над «жалкими», что уж говорить об элементарных избиениях «просто так» или «чтобы помнил, кто главный», или по принципу «отдай деньги». Но еще одно запомнилось мне особенно, именно потому, что, во-первых, я сам в конце концов стал жертвой, а во-вторых, потому, что название этого развлечения было весьма злободневным и, как я понял позднее, символическим. Изысканное, можно сказать, развлечение.

Оно называлось: «кастрировать». Тогда, что-нибудь классе в седьмом, мальчики начали замечать в себе серьезные не только внутренние, но даже и внешние телесные изменения, которыми, конечно, весьма интересовались, а то и гордились (они в то время происходили позднее, чем теперь – питание было не то, да и вообще жизнь другая). И вот очень интересно было узнать, у кого как они происходят.

Началось с того, что кто-то похвалился, что у него «уже растут волосы». Естественно, начали интересоваться: а у всех ли растут? Не отстал ли кто в развитии? Ведь так интересно удостовериться в «полноценности» или «неполноценности» другого, особенно если ты убежден, что сам-то ты «полноценен»! Был у нас в классе один парнишка – тихоня, маменькин сынок, очень женственный, говоривший писклявым голосом. Да еще и отличник. Разумеется, мучительно интересно узнать: а у него растут ли? Вопросы «по-хорошему», естественно, ввергали его в краску, ярко выраженное чувство неловкости, а это – еще более распаляло… Кончилось тем, что решили «проверить». Разумеется, для этого пришлось применить силу… Каково же было удивление семиклассников, когда оказалось, что у этого отличника, этого тихони, этого писклявого маменькиного сынка – тоже растут и даже – «густые и длинные, хотя и рыжие, правда…» Эта новость долгое время очень занимала класс, и тем, кто в это не верил, хотелось удостовериться самим. Что они и делали. Отличник пищал и отбивался, однако бесполезно – и когда новые исследователи удостоверялись, что да, растут, то его, отличника, даже уважали.

Меня эта классная кампания почему-то миновала – хотя я тоже был отличником, но считался вполне развитым в некоторых вопросах (что совершенно не соответствовало истине), а потому как-то молчаливо, без проверки, признано было, что у меня наверняка растут. Когда общая статистическая картина класса оказалась ясной, этот вопрос стал получать, так сказать, перспективное развитие. Класс был одним из двух старших, ведущих (до первого выпуска школа была неполной средней и «мужской») – рисковать с «проверкой» параллельного класса было слишком опасно, и наиболее ретивые «исследователи» решили заняться младшеклассниками… Ну, ведь вот интересно: а как, например, в шестом классе? Уже или еще нет? Ребят ловили на переменах и раскладывали на классном учительском столе… Иногда проверки разнообразили тем, что «метили» проверенных фиолетовыми чернилами. Эта операция и получила, в конце концов, не совсем понятное, но услышанное где-то название – «кастрировать»…

К счастью, кампания не приняла все-таки массового характера, не всем она нравилась, вызывала отвращение и у меня. В конце концов, опираясь на молчаливую поддержку многих, самый сильный парень из класса – Сейфуллин – однажды крепко стукнул пылкого «исследователя», после чего интерес к исследованиям быстро иссяк. В нашем классе. Но не в параллельном. Там некоторое время они еще продолжались.

В коммунальной квартире, где я жил, в соседней комнате обитал ученик из параллельного класса – Сева, – и мы с ним были почти друзьями. К Севе часто приходил его одноклассник Толян – худой, подвижной, крикливый и хлипкий парнишка с широко распахнутыми голубыми глазами, в которых светилась нерассуждающая, радостная готовность к чему угодно. Был он в своей искренней открытости и живости даже по-своему симпатичен. Однажды днем, после школы, как это часто бывало, я зашел к Севе просто так. У него был Толян, еще один парень из параллельного класса, Борька, по прозвищу Баран, и Сашка, сосед с первого этажа, который считался моим закадычным приятелем и обычно торчал у меня, а тут почему-то зашел не сразу ко мне, а к Севе. Я в общем-то любил Сашку, но ужасно раздражала его унылая навязчивость (придет – и сидит, придет – и сидит…) и некоторая хамоватость, соединенная с самоуверенностью и «непрошибаемостью». За неприятие последнего Сашка при всей своей верности, даже преданности мне, таил, как я понял потом, тупую, инстинктивную, не понимаемую, скорее всего, им самим, обиду.

Я вошел. Их было четверо.

О чем-то перед этим они говорили, я своим появлением прервал разговор, они затихли вдруг, и я почувствовал, что разговор был, видимо, обо мне, но не придал значения. Как ни в чем не бывало, я прошел несколько шагов и оказался около дивана.

– Давайте Олега «кастрируем»? – сказал вдруг, поводя своими радостными голубыми глазами, Толян.

Я и оглянуться не успел, как на меня бросился со смехом Борька-Баран, за ним – Сашка. Сева повалил меня на диван, больно подвернув руку и сел на нее. Борька-Баран держал другую руку, Сашка, мой закадычный приятель Сашка, мертвой хваткой вцепился в ноги, а Толян бойко принялся расстегивать ремень моих штанов.

Они все хохотали, только Сашка кряхтел, отчаянно удерживая непослушные мои ноги, орали весело, и в общем-то во всем этом не было, конечно, ничего страшного, как будто бы, я, разумеется, мог не опасаться за свою полноценность после их проверки, но другое, другое молнией сверлило мой мозг: «Сашка, мой закадычный друг общепризнанный, что же ты так силишься, бедный – ведь меня оскорбляют, и ты понимаешь это, я чувствую, так что же ты меня предаешь! А ты, Сева, я же зашел к тебе, как к другу, я же знаю, что ты сам не любишь этих «проверок», что же ты помогаешь им, что же ты руку мою правую держишь, сел на нее!…»

Какое-то время мне удавалось сопротивляться, но – недолгое. Они, разумеется, не вспомнили о чернилах, они даже – когда я внезапно перестал сопротивляться – посмотрели мне в лицо почему-то настороженно, и Сева приподнялся с моей руки – только Сашка, не глядя в лицо друга, с тупым упорством держал мои ноги, покраснел от натуги, бедняга. Но Толян, этот веселый затейник, стянул-таки с меня штаны и трусы…

– Ну, что? –