Версаль. Мечта короля - Элизабет Мэсси

– Ваше величество, внутренний двор я бы расположил здесь, а церковь – вот там, – сказал архитектор.

– При всем уважении к вашему таланту, я поменяю их местами, – ответил король.

Брюан наклонил голову, всмотрелся в свой эскиз, затем кивнул:

– Прекрасная мысль, ваше величество.

Обсуждение продолжалось. Кое с чем молодой архитектор внутренне не соглашался, это противоречило его представлениям о зодчестве. Но при своих весьма независимых взглядах, Брюан хорошо понимал: будет так, как пожелает король. Или же Людовик найдет себе другого архитектора.

– Ваше величество, к вам господин Маршаль, – доложил дежурный гвардеец.

Под мышкой у вошедшего Фабьена тоже был лист бумаги, свернутый в трубочку. Хмурое лицо главы королевской полиции подсказывало, что он явился с дурными вестями.

– Ваше величество, вот что мои люди нашли в городе.

Людовик развернул бумагу. Брюан скосил глаза и сумел прочитать крупную надпись: «СРАЖАЙТЕСЬ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ И ПРОТИВ ТИРАНА ЛЮДОВИКА!»

Король молча швырнул воззвание на пол и вновь повернулся к столу с эскизами:

– Так вот, Брюан, число колонн в этом месте…

Фабьен смешался. Он предполагал увидеть всплеск королевской ярости, но никак не безразличие.

– Ваше величество, о недовольстве строителей знают не только в Версале. Некто Ле-Рур взял на себя роль их глашатая. Он разъезжает по городам и деревням, собирает таких же недовольных и произносит возмутительные речи, призывая к мятежу. Прикажете вмешаться?

– Нет. Пока рано.

Людовик махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Фабьену оставалось лишь молча недоумевать и молча переживать свои опасения.

Горестные рыдания дочери злили Беатрису и повергали в отчаяние.

– Ну что ты хочешь от меня услышать? – допытывалась она. – Чтобы я тебе сказала: «Не плачь, доченька. Все кончится благополучно, как в сказке»?

– Я даже не знаю, кто я на самом деле! – всхлипывала Софи.

– Ты родилась двадцать один год назад. Я любила тебя, заботилась о тебе и как могла уберегала от всех опасностей.

– Где я родилась? В По?

– Нет. В Ла-Рошели, – неохотно ответила Беатриса.

– А кто был мой отец? Дворянин?

– Он был добрым человеком. Художником. Его погубили репрессии, чинимые королевской властью.

Софи подняла на мать красные от слез глаза. Лицо девушки превратилось в уродливую маску.

– Чем мой отец не угодил королю?

– Своим положением.

– Он что, был преступником? Предателем?

– Хуже. Твой отец был протестантом.

В комнате установилась та мучительная тишина, которая жестоко ранит душу и которую не исцелить никаким бальзамом утешительных слов. Взгляд Беатрисы упал на новую вазу с цветами, украшавшую комод.

– Какие милые цветочки, – равнодушным тоном произнесла Беатриса.

– Тебе, наверное, принесли, – сказала Софи, шмыгая носом и вытирая слезы.

Подойдя к вазе, Беатриса увидела записку, искусно спрятанную между стеблей и прикрытую листьями. Загородив букет спиной, она осторожно достала послание и увидела букву «h».

– И кто же прислал тебе цветы? – спросила Софи.

Беатриса не отвечала.

– Мама, это что, секрет?

– Надо же, опять этот зуб заныл, – сказала Беатриса, уклоняясь от вопроса дочери. – И успокоительная настойка кончилась. Придется пойти к аптекарю.

Она торопливо надела плащ.

– Я недолго, – сказала она дочери.

Пряча лицо под капюшоном плаща, Беатриса покинула дворец и вышла в город. Обратно она вернулась под вечер, но отправилась не к себе, а прямо в кабинет Фабьена. Не постучавшись, Беатриса толкнула дверь… Фабьен был один. Он сидел за столом и, вооружившись увеличительным стеклом, изучал какую-то бумагу со странными письменами. В кабинете было сумрачно; единственная свеча уже догорала.

– Вижу, вы обожаете книги, – сказала Беатриса.

Удивленный ее неожиданным появлением, Фабьен поднял голову:

– Что?.. Да. Я люблю читать. Мне тут попался интересный трактат о шпионах в античном Риме, – сказал он, опуская увеличительное стекло.

– Мне нравятся мужчины, любящие читать.

Беатриса вышла из сумрака и встала в круге тусклого света. Она украдкой поглядывала на лист с письменами. До прихода сюда она успела подкрасить губы и кокетливо распустить волосы. Проходя мимо Фабьена, она погладила его по плечам, но не остановилась. Подойдя к дальней стене, Беатриса толкнула другую дверь. Фабьену не оставалось иного, как последовать за нею.

В соседнем помещении у Фабьена была устроена комната пыток. На полках лежали веревки, кандалы, щипцы, сверла, молотки и железные прутья. Столы густо покрывали пятна засохшей крови. Беатриса сняла с полки пару кандалов.

– Вы испытываете наслаждение от вашей работы? – спросила она.

– Я бы не назвал это наслаждением. Скорее удовлетворение.

– А вам не больно видеть, как люди страдают?

– Об этом я стараюсь не думать.

Фабьен встал за спиной Беатрисы, откинул ей волосы и коснулся затылка. Нежность ее кожи странным образом подействовала на него, вызвав сильное сердцебиение.

– Когда вы наказываете своих жертв, вы смотрите им в глаза? – спросила Беатриса.

– Всегда, – ответил Фабьен.

Он обнял плечи Беатрисы и повернул ее к себе, намереваясь поцеловать. Беатриса вдруг ударила его по лицу, до крови разбив губу, после чего провела пальцем по разбитой губе и слизала кровь.

Фабьен следил за ней. Рот и сейчас еще жгло от удара. Поведение Беатрисы потрясало и возбуждало его. Он втайне желал чего-то подобного.

– Черта между болью и наслаждением тонка, – сказал он.

– А разве есть такая черта? – усмехнулась Беатриса. – Я что-то не заметила.

Толкнув Маршаля на стул, она оседлала его. Подол ее платья задрался. Руки Фабьена инстинктивно обхватили ее нагие, разгоряченные бедра. «Боже, что со мной?» – думал он. Беатриса укусила его в шею, словно намереваясь поглотить живьем. Фабьен оскалил зубы и одним движением сбросил ее на пол, где теперь уже он оказался сверху. Рванув ткань, он почти разорвал корсаж ее платья, обнажив большие, налитые груди Беатрисы. Она лежала, тяжело дыша, и улыбалась от наслаждения.

И вдруг он остановился. Его руки замерли.

– Что с вами? – спросила Беатриса.

– Я… я еще ни разу… не был с женщиной.

Беатрисе сразу вспомнился тот момент, на празднике два года назад, когда они с Фабьеном оказались на траве и он вяло оправдывался, что «не может так сразу». Кто бы мог подумать?