Пояс Койпера - Николай Дежнев

Она уже рыдала в голос.

— …но ты сказала, что вверять жизнь любви могут только безумцы! Почему, Синти, почему?

С ее искусанных губ не слетело ни звука. По щекам еще текли слезы, но она не плакала. Опустившись передо мной на колени, приблизила свое лицо к моему. Глаза в глаза.

— Потому, Дэн, что так устроен мир! Ничего нельзя изменить… — Повторила еле слышно: — Ни-че-го! Самые лучшие побуждения приводят к самым страшным бедам. Цезаря убивали ради свободы, получили гражданскую войну и диктатуру. И так во всем! Такова извращенная природа людей. Впервые увидевшись, мы уже были обречены. Скрываться, бежать? Только официальных доносчиков в Риме десять тысяч, а желающих заработать горсть сребренников не перечесть…

Обвила мою шею руками, прижалась губами к моим разбитым губам. Я гладил ее волосы.

— Не плачь, Синти, я ни о чем не жалею! Единственно, мне не хочется с тобой расставаться.

— Мы и не расстанемся, — шептала она, — даже если ты этого очень захочешь! Я всегда буду жить в твоем мире, ты создашь его для меня. Однажды я приду к тебе и скажу: здравствуй, Дэн, это я! И ты ответишь мне: я так тебя ждал!

Не часто меня хлестали по щекам незнакомые женщины, но случалось. Та, что склонилась надо мной в белом халате, выглядела озабоченной. За ее плечом маячила до неприличия вытянувшаяся физиономия Майского. В воздухе витал резкий запах нашатыря. Тишину в гримерной нарушало далекое уханье барабана. Пальцы незнакомки сжали мою кисть.

Я ей улыбнулся. Женщинам вообще надо чаще улыбаться.

— Как дела, док? Надеюсь, вы, с вашей гуманной профессией, будете голосовать за жизнь…

— Слава Богу, очухался! — хрипло произнес Леопольд и провел по костистому лбу ладонью.

Вместо того чтобы ответить на мою улыбку, доктор повернулась к Майскому:

— Ему нельзя на сцену! Я не гарантирую, что потеря сознания не повторится.

Столь беспардонное вторжение в личную жизнь заставило меня вмешаться:

— Позвольте, я вовсе не собираюсь терять то немногое, что у меня осталось!

— Видите, — обрадовался Леопольд, — шутит! Да он в три раза здоровее нас с вами, вместе взятыми…

— Ну, как знаете, под вашу ответственность! Я умываю руки. — И женщина действительно направилась в угол комнаты, где притулился умывальник. Перед тем как уйти, еще раз подошла ко мне и, словно рефери на ринге, проверила зрачки. — Вы в порядке?

— Никогда не чувствовал себя лучше! Простите, доктор, за беспокойство, нет ли у вас с собой таблеток для восстановления утраченных иллюзий? Они мне очень бы не помешали.

В ее больших серых глазах мелькнуло нечто похожее на улыбку, которая, впрочем, не смогла потеснить жалость, с какой смотрят на подобранных на улице щенят.

— Н-ну, Сергей, ты и учудил! — покачал головой Майский, стоило врачу закрыть за собой дверь. — Программа близится к финалу, а у меня на руках бездыханное тело…

Я бросил взгляд на часы на стене и прислушался.

— Что там происходит?

— Заканчивается презентация новых моделей автомобилей, за ней финал конкурса красавиц…

— Кандидаток в палачи, — уточнил я как бы между делом, но Майский даже ухом не повел, продолжал:

— …и после перерыва на рекламу твой выход! Жаль, что с этой беготней пропустили интервью Анны Константиновны, тебе, наверное, хотелось бы его послушать.

— И что же Ню поведала миру? — Выпрямился я в кресле. — В смысле, моя жена…

— Слушать, как ты догадываешься, мне было не с руки, — язвительно процедил Майский, — но в предварительном порядке с материалами к шоу я знакомился. Она сказала… — помедлил, интригуя, — сказала, что ты во всех отношениях достойный человек и, если бы захотел, мог бы найти себе место в структуре Министерства культуры. В ее устах это прозвучало высшей похвалой! Сказала, что ты вещь в себе, о чем писал еще Иммануил Кант, и жить с тобой трудно, а без тебя еще трудней. В завершение предупредила народ о твоем специфическом чувстве юмора, который далеко не всем понятен, и добавила, что, родившись в двадцатом веке, ты ошибся эпохой, а возможно, и планетой.

— Вот даже как! Открытым текстом? — присвистнул я. Не то чтобы мне стало за себя стыдно, однако возникло чувство, что жену свою по большому счету я не знаю. Была, правда, где-то рядом и подленькая мыслишка, по-стариковски дребезжала: мол, пока не занесешь над могилой ногу, хорошего о себе не услышишь, — но я отмел ее, как недостойную.

Леопольд между тем мечтательно улыбался. Произнес, задумчиво глядя в пространство:

— Очень, между прочим, привлекательная женщина, умеет себя подать.

Облизнись он при этом, я, видит Бог, съездил бы ему в челюсть, но чувство самосохранения режиссера не подвело. А может быть, свойственное его профессии чувство меры. Как бы то ни было, в этот самый момент в дверь постучали, и в гримерку вплыла ассистентка. Поставила на стол поднос с кофе и бутербродами и, коротко переглянувшись с Майским, достала из кармана фартука пару рюмок. Безмолвно, что значит выучка, удалилась.

Леопольд между тем уже свинчивал с фляжки крышку. Я остановил его руку:

— Мне не надо!

— Неволить не буду, — хмыкнул он, наливая себе с мениском, — только зря отказываешься. Народные артисты и те коньячком не брезгуют, не говоря уже об эстрадной шелупони. Пятьдесят граммов для куража — святое дело!

Посмотрел на меня вопросительно, но я покачал головой.

— Хочу предстать пред Создателем трезвым, думаю, Он сильно удивится!

— Ну, как знаешь!

Опрокинув рюмку в рот, Майский потянулся на выдохе за бутербродом. Жевал смачно, с чувством. Спросил с полным ртом:

— Текст?..

Я кивнул, не хотелось портить ему аппетит. Хотя, судя по скорости убывания снеди, с ним у Леопольда проблем не возникало. Свежезаваренный кофе оказался крепким и пришелся ко времени, прихлебывал его меленькими глоточками. Состояние мое, хотя я старался этого не показывать, было странным. Если бы мне сказали, что жизнь не ограничивается рамками краткого прихода на землю, я бы ничуть не удивился, так живы были воспоминания о мире, к которому мне довелось прикоснуться. А что это не было сном, сомнений не возникало. Я кожей чувствовал холод ржавых прутьев решетки и тепло обнимавших меня рук Синтии. Она обещала вернуться, и сегодня я услышал: «Здравствуй, Дэн, это я!» Голос звучал тихо, как если бы пробился ко мне через толщу столетий. На глазах невольно навернулись слезы, так вдруг стало тепло на душе, такой радостью щемило сердце…

Под потолком снова ожил динамик. И все, как в фильме ужасов, повторилось. Мы шли с Леопольдом по длинному, пустому коридору туда, где за дверью с охраной замирали последние аккорды музыки. Плечом к плечу, шаг в шаг. Ночь… ледяная… рябь… канала… аптека… улица…. фонарь… Кулисы! Светящийся в полутьме пульт режиссера. Гримерша. Провела мягкой кистью по лицу, словно погладила. Улыбнулась грустно и сочувственно, и я понял, что был к ней несправедлив. Никакая она не стерва, несчастная баба. За черствость свою надо было бы извиниться, но Майский уже вцепился мне в плечо. Прошептал: