Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин

Деньги, богатство, среда, словно забор, незаметно отделили его от остальной России. Раньше, работая главным инженером на заводе, он даже любил народ, баб-технологов в синих халатах, которые с утра приходили к нему жаловаться на мужиков-работяг, а теперь с трудом стоял рядом с народом и проклинал себя, что из любопытства оказался здесь…

– Кто к Зобову?

К вертушке на входе вышел Шишканов.

– Я, – выдвинулся Ульянов. – Вы Зобов?

– Нет. Я помощник следователя Шишканов Петр Васильевич, вместе с ним веду это дело. – Он достал из кармана красную развернутую корочку и выставил ее перед глазами Федора. – Пойдемте подымемся к нам на этаж.

Шишканов повернулся, чтобы идти, но Ульянов остановил его, придержав за локоть.

– Подожди! Я никуда не пойду. Некогда мне, – начальственно произнес он, показывая прыщавому юнцу, кто здесь заказывает музыку. – Держи заявление от лица Татьяны Михайловны Ульяновой. У нее умер отец. Она должна срочно выехать на похороны. Посмотри, все правильно?

Шишканов взял бумагу в руки, бегло прочитал, соображая, что предпринять. Несколько минут назад дежурный позвонил с поста, назвал фамилию, Петр уточнил, как выглядит: молодой или старый? Получил ответ, догадался – бывший муж подозреваемой. Сразу созрело решение завести в кабинет и там, как бы между делом, неформально допросить. Теперь ничего не получалось. Зобова на месте не было, он должен подъехать с минуты на минуту, может быть, он что-нибудь придумает, но посоветоваться не с кем…

– Заявление надо зарегистрировать, – нашелся Петя Шишканов, поднял глаза от бумаги и рассмотрел Федора внимательно, в упор.

– Правильно. Надо все по закону сделать, – ответил Ульянов. – Регистрируйте.

– Предлагаю вам подняться к нам, я дам вам расписку, что принял заявление…

– Не могу, я здесь только в качестве курьера. Жена, – добавил он, – бывшая. И сын… Они в таком состоянии… сразу столько на них свалилось. Сама не могла приехать. Подшейте там, куда надо. Я свое дело сделал, передал, – сказал Федор и повернулся к выходу.

– Подождите! А на сколько?

– Там написано, – обернулся Ульянов. – Дней на пять. Но вернемся раньше. А что?

– А если мы не разрешим?

Федор пожал плечами:

– Дело ваше.

Он вышел из отделения, сел в машину, скомандовал водителю: «Давай в офис» – и, вспоминая растерянное лицо Шишканова, подвел итог: «Ну и кадры!»

Зобов вернулся в отдел не скоро. После встречи с информатором – он искал любые сведения о киллере и заказчике – заехал домой, и вместе с женой подскочили на строительный рынок – подобрать ручки к новым дверям в квартире. Ходили по ларькам, приценивались и разругались – настроение испорчено, время потеряно. Вообще, день проходил чудовищно бестолково, информатор мямлил, ничего толком не рассказал, ручек не купили, а тут, только вошел в кабинет, на него набросился переполненный впечатлениями Шишок:

– Вот заявление от Ульяновой, у нее отец умер! Но кто принес! Кто его принес! Не представляешь – как это было. Я ему «вы», он мне – «ты». Я уверен, я его видел, я рассмотрел – вот так, глаза в глаза. Я его чувствую, это он, точно! Точно он убил! Тут нет никаких сомнений. Этот может убить спокойно. Он даже боялся подняться в кабинет, потому что понимает – выйти он может только со мной. Он зверь, он такой махровый зверь… у него глаза убийцы, Сергей Себастьянович, ты понимаешь, он… ему было страсть как важно на тебя и меня посмотреть. Он, это точно, точно он, его надо обкладывать, под него копать. Я уверен!

Зобову было противно все это слушать, он молчал, горько молчал, ожидая окончания несущегося на него потока «неопровержимых доказательств», а потом не сдержался и взвился:

– Что ты лепишь, Шишок? Что ты несешь? Чушь! Ты знаешь, чем он владеет? Он десять таких баб купит! Пучок! Как редиску! Зачем ему этот трубач? Я понимаю – если б он ему рога наставил, в койке голого застал, но они уже четыре года в официальном разводе! И до этого не в один же день все расстались! Я тебя учу, учу – надо искать причинно-следственные связи, реальные, а не зайцев ловить с выпученными глазами – «у него глаза убийцы, он мог». Любой – мог! Любой может убить! Любой! Ты можешь убить! Я! Лю-бой!

Шишканов не понимал, что он так орет и при чем тут зайцы. Он только тихо возразил:

– А если такая у него любовь?

Зобов снисходительно посмотрел на него, как на мальчишку, которому первый раз дали поработать в серьезном, взрослом деле, а он – такое лепит.

– Жениться тебе надо, Петя, может, тогда голова от спермы освободится, в голову попадать перестанет, поумнеешь, поймешь что-нибудь и про любовь. – В завершение Зобов показал известный жест – ребром ладони по горлу: – Вот где мне эта любовь!

Через два дня Ульянова получила разрешение – на законных основаниях она могла выехать из Москвы. За это же время в Борисоглебске стараниями соседки Веры Павловны Скворцовой, или просто Верки, заинтересованной получить квартиру Михаила Львовича, полностью подготовились к похоронам.

Разбитое тело старика отправили в морг, заказали, по местным меркам, самый дорогой «гроб, обитый бархатом с траурной роскошью», так значилось в выданном чеке; определились с местом захоронения – летчику предстояло лежать рядом с женой; купили водки, загрузили холодильник селедкой, колбасой, сыром, сварили кутью, холодец и ждали звонка из Москвы. Федор должен был сообщить точную дату, когда «москвичи будут».

Таня похоронами не занималась, ни на чем не могла сосредоточиться, лежала в кровати, почти не вставала, тихо, траурно ходила по дому. Ее плоть и душа окончательно разъединились – избитые, казалось, стонали по разным углам квартиры, ныли разной болью. Любая мысль, любое движение давались невозможно тяжело – как огромная, наконец-то пойманная рыба, измотанную, ее на прочной лесе тащили на берег, где она очень скоро наконец-то счастливо умрет. Если бы Зобову она досталась в таком виде – не задумываясь, призналась во всем, подписала какие угодно показания.

Почему это произошло сейчас – этот вопрос бился в черепной коробке, разрывал ее: почему папа не подождал, почему включился в эту цепочку окончательных расставаний? Почему Боженька не сжалился над ней? Кто разрешил тащить ее в тюрьму, на допросы, кто так безжалостно отобрал Сашу, а теперь отца? Для чего это с ней, кому это нужно? Ну, расследуй это, следователь, расследуй!

Приехал Федор, заварил ей чая, спросил, когда для нее лучше ехать: рано утром или в ночь, чтобы с утра быть там. Она ответила, что ей все равно. Отец с сыном решили ехать ночью – если потянет в сон, поменяются за рулем; похороны – семейное дело, рядом не должно быть чужих людей, они все сделают сами; вторая машина с водителем и охранником на всякий случай будет ехать за ними.

На следующий день, в десятом часу ночи, Федор с Борисом подъехали в район Пресни к ее дому. Дверь не заперта, они застали ее сидящей на стуле посреди комнаты в черном платке и черном плаще, в руках она крепко держала небольшую дорожную сумку. Казалось, она ждала их так вечность. Присели рядом с ней. Таня произнесла для себя вслух: