Приданое для Царевны-лягушки - Нина Васина

– Давай быстрей, у меня лимит заканчивается.

– Я могу Веню не пускать к тебе не больше двух дней.

– Мне нужно шесть, – заявила Аврора. – Через шесть дней будет предварительное слушание, после которого я отсюда выйду – или на свободу или под залог.

– Шесть дней – это много. Только за дополнительную услугу.

– Я согласна. Но ты ее получишь по факту. Посмотрим, как ты справишься и не пустишь ко мне Веничку.

Послушав еще с полминуты гудки, Платон, ужасно довольный, встал и показал сам себе три пальца.

– Осталось три пункта. Придется прогуляться.

В коридоре – не пройти. Вся обувь вынута из ячеек и стоит на полу.

– Чего вылупился? – подбоченилась Лужана.

– Не трогай мою обувь.

– Протру, почищу, заложу лаванду от моли.

– От какой еще моли?! Чем ты вот это собираешься чистить? – Платон потряс своими любимыми мокасинами из бежевой замши. – Немедленно убрать все на место!

– А вот эти...

– Все! На место!

– Не ори, – смирилась Лужана. – Вот ты кричишь, а смотри, что я нашла в твоих сандалиях.

– Что это? – склонился Платон. – Что ты хочешь сказать?

Лужана показывала какой-то небольшой черный катышек на ладони

– Это мышиное дерьмо. Наверное, – уже менее уверенно добавила она, заметив выражение лица отшатнувшегося Платона. – Нужно срочно купить яд.

– Никакого яда в моем доме не будет!

– Ну и пусть они срут в твои ботинки. Разорался! Шесть дней, значит, ей еще сидеть?

– Хватит подслушивать под дверью!

– Шесть дней – это много... – задумчиво сказала себе под нос Лужана. – Все успеется, все образуется...

– Что – образуется? – начал закипать Платон, топчась в коридоре босой, в махровом халате.

– Так ведь, это... – Лужана посмотрела на него с сожалением, – отъемся, значит, отосплюсь, все успею и съеду вовремя, чтобы, значит, не мешать твоей... твоей второй...

– Что такое? – укоризненно покачал головой Платон. – Не смущайся, не выбирай приличных слов, давай первое, что на языке! Скажешь потом – «прости, господи, грешную» – и как с гуся вода!

– Так забыла я, – нахмурилась Лужана. – Никак не вспомню, кто она тебе? Жена брата – это золовка, так ведь? Вторая жена брата все равно – вторая золовка.

Опешив, Платон растерял все слова. Он стоял и смотрел на женщину, думая, как позволил обстоятельствам довести себя до такого унижения. Вторая золовка! В это мгновение Платон сделал то, что отказался делать в кабинете Птаха перед тропическим богомолом на экране. Тогда он, не сомневаясь нисколько, был уверен, что не должен ничего узнавать о смерти брата, не лезть в это дело и таким образом сохранить свой относительно спокойный и благополучный мирок одиночки. Теперь он клятвенно пообещал самому себе вернуть утраченный покой любой ценой, даже ценой расследования обстоятельств смерти брата и всех вытекающих из этого последствий.

– Илиса! – крикнул он так, что Лужана ойкнула и присела.

– Собрался куда? – вышла Илиса.

Объяснить, как она выяснила это по его виду – в одном халате, босой и с мокрыми волосами, – Платон не мог, но на то ведь она и Квака – повелительница огня и воды.

– Пойдем. Я помогу тебе одеться.

– Ох ты, боже мой, конечно, куда ему такому самому одеваться!.. – забормотала Лужана.

– Замолчи и собери обувь. Видишь, Платон Матвеевич нервничает.

Когда опешивший Платон оказался в своей спальне, Илиса плотно прикрыла дверь и принялась доставать из шкафа одежду.

– Не собираешься же ты...

– Эти трусы подойдут?

– Прекрати немедленно! Лучше принеси парочку булавок. Черт знает что, в поясе не прибавляется, хоть одежду меняй...

– Платон Матвеевич, дай мне ключ от кабинета и разреши залезть в компьютер.

– Исключено, – покачал головой Платон.

– Вот всегда ты так – сначала отказываешься, а потом думаешь. Я вижу, ты решительно настроился на поиски и собираешься оставить меня здесь одну с этой женщиной.

– Да, мне нужно уехать на некоторое время, а тебя я хотел попросить присмотреть за Вениамином.

– Я все слышала, можешь не объяснять. Ясно, что без моей помощи ты не продержишь Веню дома шесть дней.

– Что же это творится?! – схватился за голову Платон. – Могу я пожить по-человечески – без вашего подслушивания и подглядывания?!

– Риторический вопрос, – заметила Илиса.

– Нет, ты все-таки ответь – почему я должен жить в этом кошмаре?

– Хочешь, чтобы я ответила?

– Что значит – хочешь? Я спрашиваю!

– Хорошо, – кивнула Илиса. – Ты сейчас наверстываешь упущенное. Кое-что исправляешь, кое-что создаешь заново. Ты сам устроил себе этот кошмар в прошлом. Куда тебе теперь деваться – или жить в нем или превратить его в сказку. Назови пароль выхода в Интернет.

– Кошмар усугубляется, – пробормотал сам себе Платон. – Эта выскочка!.. Это невыносимое создание смеет рассуждать о моей жизни! Ну зачем тебе в Интернет, деточка?

– Ты собрался уехать, а оставлять здесь Веню одного нельзя, так?

– Ну, так, – вынужден был признать Платон.

– А мне нужно срочно найти некоторую информацию, и искать ее я собираюсь в Интернете. Это ясно?

– Это – ясно. Но я не разрешаю тебе лезть в мой компьютер.

– Но другого ведь сейчас нет. А дело касается жизни и смерти. Платон Матвеевич, я устала от твоей тупости. Скажи пароль и можешь уходить по своим делам. Обещаю, что не буду смотреть твою электронную почту и не сунусь ни в один секретный файл. Меня не интересуют фотографии девочек-подростков. Ну вот, – добавила она, увидев изменившееся выражение лица Платона, – видишь, до чего ты меня довел своей тупостью.

– Вон отсюда! – приказал затрясшийся Платон.

– Сделаем так. Я не уйду, ты ударишь меня по лицу и минут через десять поймешь, какой ужас ты натворил – ударил по лицу недавно овдовевшую жену Феденьки Омолова. Ты побежишь выяснять, куда я делась, обнаружишь меня в ванной, пьющей какую-то гадость. Ты вызовешь «Скорую», потому что я потеряю сознание. Приедут врачи, откачают меня, ты встанешь на колени у кровати, – Илиса показала на кровать Платона, – возьмешь меня за руку и будешь ждать, когда я открою глаза. Я открою глаза...

– А что это ты собираешься пить в ванной? – перебил Платон.

– Это – теоретически. Найду что. Я открою глаза, и ты обрадуешься, что я жива и улыбаюсь тебе. Давай сэкономим время и силы и сразу перейдем к радости.

Платон ничего не смог с собой поделать – улыбнулся.