Шафрановые врата - Линда Холман

Я думала, ему самое большее пять, таким он был щуплым и худеньким.

— А твоя сестра? — спросила я, глядя на нее. — Сколько тебе лет, Фалида?

Вместо нее ответил Баду:

— Она мне не сестра.

— О! — воскликнула я.

— Она наша служанка.

Я посмотрела на руку девочки, всю в синяках, и на налитый кровью, заплывший глаз.

— Здесь всегда есть котята, — сказал Баду. — Мама кошка живет здесь. — Он указал на отверстие внизу стены. — Мы играем с ними, когда они выходят. — Он нежно потрепал котенка по спине.

Он был племянником Этьена. Было ли в нем что-то от Этьена? Возможно, длинная шея, серьезное выражение лица.

Я вспомнила о своем потерянном ребенке. Мог ли он быть похожим на этого маленького мальчика?

— Вам нравятся котята? — спросил он, и я снова кивнула.

Потом я глубоко вздохнула и пошла прочь из Шария Зитун.

Возможно, сказала Манон, возможно, Этьен был здесь, в Марракеше.

Я прошла через площадь красильщиков, затем по переулкам столяров и портных. Теперь я поняла, что, разыскивая Шария Зитун, я ходила бесконечными кругами, и сейчас узнавала некоторые переулки, раскрашенные ворота и круглые каменные арки. А вот и стена с отпечатком на ней синей руки. Какой-то символ на ярко-желтом фоне. Я услышала шум базара и постаралась запомнить дорогу, чтобы быстрее попасть в Шария Зитун завтра. Наконец я увидела внушительный шпиль Кутубии и пошла по направлению к нему через Джемаа-эль-Фна.

Я была ошеломлена: я нашла Манон. Я все еще ничего не знала о местонахождении Этьена, но я приду к ней завтра. Я больше не позволю ей не отвечать на мои вопросы.

Я вышла из медины и двинулась по направлению к отелю, пристально всматриваясь в каждого европейца. Конечно, я делала это все время с тех пор, как приехала в Марракеш, думая, что могу встретить Этьена на улице, но теперь, после разговора с Манон, я буквально поедала их глазами. Я пыталась заметить знакомую походку, линию плеч. Когда я добралась до отеля «Ла Пальмере», меня трясло. Попав в свою комнату, я заказала легкий обед, но есть не могла. Я рано легла спать в надежде сразу же уснуть и не просыпаться до следующего утра. Но, конечно же, я плохо спала и всю ночь металась: было жарко и душно.

Утро было бесконечным. Я вышла из отеля слишком рано и была на Джемаа-эль-Фна около полудня.

Пока я шла по краю площади, чтобы избежать давки в центре, монотонный гул мужских голосов становился то выше, то ниже, но явно усиливался. И вдруг я вышла на них — их было человек двенадцать. Они сидели в ряд на жесткой земле под ярким солнцем, прикасаясь друг к другу плечами и все как один раскачиваясь взад-вперед. Все они были старыми, оборванными, большей частью беззубыми, и все были слепыми.

У некоторых были пустые глазницы, а у других поврежденные глазные яблоки, которые либо были неподвижны, либо беспорядочно вращались. Они пели в унисон, некоторые отбивали палками ритм. Я наблюдала за этими слепыми мужчинами, поющими, чтобы заработать на кусок хлеба, а еще видела, как писец писал что-то для тех, кто не умел этого делать, а рассказчик обогащал жизнь других своими знаниями.

Когда пение оборвалось, марокканец, стоявший перед слепыми, поднял руку одного из сидящих и вложил в нее монету. Слепой положил монету в рот, попробовал ее на зуб, а затем что-то сказал мужчине, давшему ему монету, — наверняка какое-то благословение, так как я услышала имя Аллаха. Затем он передал монету другому слепому, который также попробовал ее на зуб, и таким образом монета прошла через весь ряд, пока наконец последний мужчина не попробовал ее на зуб и не положил в мешочек, привязанный к его шее.

Слепые запели другую песню, и по ее завершении уже несколько марокканцев дали им монеты и получили благословение. Лица слепых были в морщинах и шрамах, и даже их свободные одежды не могли скрыть болезненную худобу. Я подумала о прекрасном отеле «Ла Пальмере», где остановилась, а затем об этих слепых нищих. Я подумала об Этьене, жившем здесь. Как он обращался с марокканцами? Ведь он был одним из тех, кто устанавливал в этой стране свои порядки.

И я была здесь чужой. Вдруг мне стало стыдно, я достала из сумки су и вложила в руку первого мужчины. Он сжал пальцами монету, а другой рукой схватил меня за руку и ощупал ее — мою ладонь, пальцы, а затем ногти, — потом кивнул. Его пальцы были жесткими, ногти — желтыми, длинными и острыми. Отпустив мою руку, он произнес ту же фразу на арабском языке, что говорил и марокканцам, давшим ему монету.

Я промолчала. Тогда он сказал:

— Merci, мадам, — и я ответила:

— De rien — не стоит.

— Марроканских женщин будут считать грязными, если они прикоснутся к нам, — сказал он, к моему удивлению, на правильном французском языке. — И все же ваша рука — не рука французской женщины. Это рука, которая знает работу. Вы не марокканка и не француженка, как мне кажется, но я благословляю вас, мадам. Бедняки попадают в рай раньше богатых. Когда вы подаете бедным, вы покупаете у нас маленький кусочек рая.

— Merci, — сказала я, потому что не знала, что еще ответить.

Я наблюдала за тем, как он попробовал на зуб монету, которую я ему дала, и передал ее дальше по ряду.

Манон сказала, чтобы я не приходила в ее дом на Шария Зитун до двух часов, но я больше не могла ждать. Было без десяти час, когда я постучала хамсой в ворота ее дома. Тяжелую дверь отворила Фалида. Я кивнула ей, и она смиренно наклонила голову. Теперь я знала, что она не дочь Манон, и удивилась, почему так решила вчера; было совершенно очевидно, что она — потомок рабов, о которых рассказывал Этьен. Конечно, вчера я была растеряна и пребывала в смятении, все казалось мне непонятным.

Сегодня двор не был заставлен мебелью; длинная кушетка с плотным ярким покрывалом, несколько пробковых табуретов, низкий круглый столик — все было расставлено по своим местам. Баду ходил по бордюру вокруг пустого фонтана, удерживая равновесие с помощью расставленных в стороны рук. Он спрыгнул на землю и подошел ко мне, а Фалида закрыла тяжелые ворота.

— Bonjour, Баду, — сказала я, и он чинно кивнул, из-за чего вдруг показался намного старше своих шести лет.

— Bonjour, мадемуазель, — ответил он, протягивая свою маленькую ручку. — Проходите. Маман в доме.

Я посмотрела на его руку, удивившись этому неожиданному жесту. Я взяла его за руку, и мы вместе пошли через двор. Его пальчики были маленькими, но крепкими, сухими и теплыми.

Мы остановились в дверях, и первым, что я ощутила, был сильный, сладкий запах дыма. Я заморгала, пытаясь сориентироваться в темноте после яркого солнечного света.

— Мадемуазель О'Шиа, — строго сказала Манон, — я же предупреждала, чтобы вы не приходили до двух часов. Вы явились слишком рано. Сейчас неподходящее время.