Фронтмен - Владимир Ераносян

— Меня там разорвут! — признался рыжеволосый ашкинази-выходец из России.

Я согласился. Не с тем, чтобы его разорвали, а с тем, что его функция ограничится доставкой меня в Иерусалим и обратно. И мы поехали…

…Старый город. Городская стена с бойницами, воздвигнутая воинственными турками. Высокая и величественная. Мы остановились у Яффских ворот. Я оставил водителя на условленном месте, попросив его по моему возвращению с ночной прогулки отыскать таксиста-араба — я все же решил увидеть и Вифлеем. Он недовольно поморщился, но пообещал выполнить мою просьбу.

В городе, уместившемся на одном квадратном километре, было тихо и пустынно. Но только на первый взгляд… Из-за угла у «третьей остановки» скорбного пути, где Иисус упал в первый раз, вынырнул кучерявый низенький арабчонок, сразу распознавший во мне русского паломника. Он представился Мишей и собрался провести меня к Святой гробнице, где в одиннадцать ночи начиналась служба. Говорил он на русском отменно, знал о том, что мне интересно, очень много, а попросил за свою работу всего двадцать шекелей. Я и раньше слышал, что треть Израиля — русскоговорящие выходцы из СССР, но сейчас поразился вдвойне, подумав, причем здесь арабы. Оказалось, мама Миши была украинкой…

Я не спешил. И мой гид-волонтер меня не торопил. У «четвертой остановки» скорбного пути, где Иисус встретил Маму, и где был высечен барельеф этой трогательной и трагической встречи, я задержался.

«Как она хотела его спасти, — подумал я, — Но не могла. Как трудно было ей признать свою немощь, поверить, что жизнь ее чада не оборвется после смерти… Мать не может видеть страдания сына, даже если знает, что Он сам выбрал свой путь, и что Отец не оставит Его…»

— Место агонии Девы Марии в Храме. Я покажу алтарь… — сказал Миша, — У нее сдали нервы, когда она увидела его на кресте.

Я удивился. Мусульманин хранит христианское предание… Это подтвердило мое мнение о мусульманских завоевателях султане Сулеймане Великолепном и могущественном Салладине. Они не разрушили христианские святыни, а в Храме Гроба Господнего установили четкий порядок между враждовавшими конфессиями христиан.

— Ты не найдешь в Храме благоговения и покоя… — пророчески изрек Миша, покупая в лавке шаурму. Его действия и жесты никак не роднились с его глубокими словами.

Я не придал его словам значения, но осознал их смысл внутри храма, когда ключник открыл двери и впустил толпу паломников.

На входе я купил свечи у армянских священников, удивившись, что они продаются, а затем испугавшись — что они сразу затухли.

Сквозняк… Огонь свечей гас от ветра. Люди хотели успеть помолиться у всех алтарей, и не знали, куда податься первым делом. К армянам, грекам, католикам, коптам, сирийцам или абиссинцам? Конфессии поделили Храм на сантиметры и нарушали, к счастью весьма редко, устоявшийся статус-кво нелепыми конфликтами вследствие смешных причин.

В эту ночь у гробницы дежурили греки, на которых косо посматривали армяне. Греки-ортодоксы разбивали верующих на четверки и пропускали в тесную Гробницу по очереди. В этом был порядок. Но не было умиротворения. Душа здесь металась. Возможно, потому что для священников эти места стали обыденностью. Хотя произойти этого не должно было по определению…

Я вышел из гробницы, пытаясь отыскать в себе просветление, но с мысли сбил Миша. Он снова рассказывал что-то из вечного, опираясь на самые простые слова, но при этом, не забывая намекнуть на повышение своего гонорара. Я слушал его с трепетом, но теперь, после того, как увидел в Храме глаза служителей, не без подозрения в алчности.

Точно, для местных жителей все это бизнес. Для большинства из них эти обильно орошенные кровью крестоносцев и мусульман и пропитанные духом Мессии улочки превратились в торговые площади, а знание деталей Святого Писания — в способ изъятия денег у платежеспособных паломников. Что они при этом чувствуют?

Вот тут-то и пришло успокоившее меня просветление. Меня словно осенило. Какая разница, что они чувствуют! Даже, если ничего или только инстинкт наживы… Значит, это их удел. Их поведенческие мотивы неважны. Не беда, что они кормятся сувенирным бизнесом. Главное, что они здесь живут, а с ними живет и процветает Город.

Став естественными проводниками Откровения, они передают из уст в уста Святое Предание, пестуют легенду, которая правдивее любой исторической летописи. Становясь самозваными гидами, они делают великое дело — несут Свет Учения, им все равно какого — христианского, мусульманского или иудейского, и они даже не осознают, что возложили на себя мессианскую ношу. Они не ведают о своем высоком предначертании и оттого не возгордятся. И может быть, вследствие именно своего незнания они делают свою работу легко и непринужденно… Как всё чудесно устроено!

— Жалко, ты не попал на процессию монахов-францисканцев по Виа Долороза от Конвента Бичевания к Голгофе. А у евреев завтра шаббат. Если хочешь, можно сходить к Стене Плача и оставить в ней записку, — порекомендовал Михаил.

Я согласился, и арабчонок привел меня к иудейской святыне. Обглоданный карандаш и листочек он раздобыл так же быстро и неожиданно, как вынырнул из-за угла у «третьей остановки». А затем деликатно оставил меня наедине с моими мыслями. На самом деле, Миша заприметил еще одного разинувшего рот туриста-американца. Но откуда мне было это знать.

«Что попросить? — подумал я, — что написать на этом клочке бумаге? Чего я больше всего хочу?»

Больше всего я хотел счастья. Что это такое? Для кого-то это всего лишь алый «Бентли»…

Чего это я вдруг вспомнил про «Бентли»? Зачем Ольге Волгаевой понадобилось предупреждать меня об опасности? Она не солгала. Значит, искренне хотела помочь. Она говорила как-то странно, полунамеками… Надо бы позвонить обладательнице алого «Бентли». Обязательно…

Да… На чем это я остановился? Ах, да. Для кого-то счастье — сидеть за рулем «Бентли», для кого-то это двести пятьдесят тысяч квадратных метров на острове Фиджи, для кого-то — катер «Уинди Торнадо» или ранчо на Лазурном берегу. Для кого-то — показывать свое превосходство над себе подобными и унижать слабых. Есть те, для кого счастье — творить добро. А для меня? Сейчас, на данную секунду счастье для меня трактовалось однозначно. Счастье — это возможность вернуться домой, туда, где тебя есть, кому ждать и где тебя любят…

Я черкнул: «Боже, прости меня за мои грехи. Я благодарен Тебе за то, что жив и нахожусь на Святой Земле. Мне здесь хорошо, но позволь мне вернуться домой».

Я омыл руки, надел кипу и подошел к Стене Плача. Свою записку я просунул в неглубокую щель между тесаными каменными глыбами — ровесницами разрушенного Храма Ирода. Я знал, что никто, кроме Бога не посмеет прочитать мое послание. Оно вместе с тысячами таких же сокровенных просьб, молитв и желаний, изложенных в письменном виде на разных языках, будет напрямую доставлено в Небесную канцелярию. Почтальон придет ночью, соберет все записки и сожжет их на Масличной горе, а мне придется с нетерпением ждать ответа…