Поверженный демон Врубеля - Екатерина Лесина

– Она в отца пошла… – Аделаида не спешила распаковывать сумки, оставив их в коридоре, и от помощи, предложенной соседкою почти искренне, отказалась.

Но впервые заговорила об отце дочери.

Не то чтобы тема эта сильно волновала Марию Васильевну. Про себя она давно решила, что соседка была замужем, но или развелась, или овдовела. Случается. Женщина, воспитывающая детей одна, ежели разобраться, не такая уж и редкость.

– Он очень резкий человек… – Аделаида вдруг упала на стул и разрыдалась.

Она плакала горько, самозабвенно, а Мария Васильевна, не представлявшая себе, как следует поступить, просто села рядом и погладила по плечу.

– Все пройдет, – сказала она тихо. – И дурное тоже…

Соседка же кивнула.

И стала рассказывать… о себе, о жизни своей детдомовской, о родителях погибших, которых она помнила весьма смутно. О дяде за границею… о нем она узнала лишь когда анкету свою прочла.

Неблагонадежная.

И это слово запало глубоко в сердце Аделаиды, которая и сама себе верить перестала, чего уж о других говорить. О том, как начинала шить… в общежитии рабочем… и красавце-начальнике, положившем на Аделаиду глаз.

Он обещал многое, а не исполнил и малого.

– Он женат был, но… говорил, что ее не любит… а развестись не может… карьера у него…

Мария Васильевна поджала губы. Внебрачные связи она осуждала примерно так же, как и порчу общественного имущества. Вот только навряд ли сейчас ее осуждение было уместно. Как ни странно, но Мария Васильевна, никогда не обладавшая душевным тактом, сумела сдержаться, не высказаться. Может, потому, что не считала соседку виноватой.

Слабая она, морально неустойчивая. И если осуждать кого, а то и вовсе вызвать на товарищеский суд, прилюдное разбирательство устроив, так это ее любовника…

– А мне так хорошо было с ним. Он меня любил. Никто не любил, а он…

– Он тобой пользовался, – буркнула Мария Васильевна и все одно соседку обняла.

– Он мне помог с квартирой… не с этой, с другой… однокомнатной. И когда Оленька родилась… он очень ее баловал. Появлялся, когда мог… и всегда праздник. А потом… сказал, что между нами все… что он больше не может рисковать… квартиру эту вот… устроил, – Аделаида вытерла щеки. – Прощальный подарок. И на Оленьку присылает иногда… или вот… с шофером вещи… разные… но Оленька скучает… а он уже… забыл, и все…

Пожалуй, Мария Васильевна могла бы соседке посочувствовать, если бы сочувствовать умела. Ей подумалось, что подобный исход вполне закономерен. И единственное, что Аделаида могла бы сделать, – в суд подать, на алименты.

Только ведь характера не хватит.

Стержня.

– Ольга очень переживала, когда… мы сюда приехали. Считала, что это я виновата… из-за меня отец ушел… я слишком… неконфликтная.

Это верно. Неконфликтная.

Домашняя.

– Она ему звонила… не знаю, где раздобыла номер, но… она пригрозила, что все расскажет его жене… а там тоже ребенок… семья.

А по мнению Марии Васильевны, о чужой семье и ребенке стоило подумать до того, как в эту самую семью лезть. И вообще, логика соседки была ей категорически непонятна. О чужих детях она, значит, заботу проявляет, а о собственной, которая того и гляди в беду попадет, не думает вовсе, тогда как наоборот надо бы…

– Он очень рассердился. Не на Оленьку, на меня… его повысили…

Мария Васильевна поджала губы.

Вот, значит, как… повысили… и конечно, этот, повышенный, знать не желает ни дочь, ни любовницу бывшую. И боится наверняка, что всплывет эта порочащая его репутацию история… и вправду всплыть бы ей. Глядишь, тогда бы и узнало общество, кому именно позволили занять руководящий пост.

Но разве Аделаида послушает.

– Мы… мы с ним беседовали… и вот… он обещал, что продолжит присылать деньги, но… видиться с нами не сможет. Его в Москву перевести должны…

А если история всплывет, то никакого перевода не будет.

Понятно.

– И вот… я не знаю, что мне делать… Оленька… она становится совершенно неуправляемой… недавно ушла… целую ночь где-то гуляла… а потом заявила, что я спрашивать права не имею. Она свою жизнь ведет. А я за нее беспокоюсь!

Аделаида прижала ладони к бледным щекам.

– Пороть надо, – без особой уверенности сказала Мария Васильевна, крепко подозревая, что пороть наглую девку уже поздно. Всю дурь, что в ней за годы скопилась, не выбьешь.

Но и иных воспитательных методов, сколь бы то ни было эффективных, она не знала.

– Я так за нее волнуюсь…

Впрочем, на том все и остановилось. А спустя пару дней вернулось на круги своя. Мария Васильевна регулярно заглядывала к соседке на чай, говорила о своем, не женском, но скорее уж общественном. С молчаливой Аделаидой оказалось на редкость удобно обсуждать заводские дела. Она не перебивала, не лезла с вопросами, лишь кивала и вздыхала…

Ольга же…

По возвращении матери она притихла и некоторое время даже сподобилась убирать за собой вещи. Посуда, правда, так и оставалась в раковине. Но Мария Васильевна точно знала, что все самое сложное – впереди…

И не ошиблась.

Одно время она перестала следить за соседской жизнью, слишком уж резко переменился окружающий мир. И пусть Мария Васильевна никогда не одобряла горбачёвской политики, но и не ждала, что та способна развалить страну.

А когда кипят подобные страсти, какое дело до того, что творится у соседей?

Марию Васильевну захлестнуло водоворотом общественной жизни, чересчур уж бурным, наверное, но зато она чувствовала себя нужною.

Ольге было четырнадцать, когда Мария Васильевна увидела ее с сигаретой. Не то чтобы Ольга пряталась, она была чересчур самоуверенной и бесшабашною, чтобы опасаться хоть кого-то.

– Оленька, – Мария Васильевна сперва даже решила, что ошиблась, что эта размалеванная девица в брюках никак не может быть Ольгой…

– Чего?

Девица обернулась, и все надежды на ошибку рухнули.

Она это…

– Оленька, ты куришь? – с фальшивым удивлением поинтересовалась Мария Васильевна. Сама она возвращалась с митинга, в котором выступала с обличительною речью, клеймя позором спекулянтов и прочий элемент, вдруг поднявший голову.

– Курю, – Оленька выпустила в лицо Марии Васильевны облачко дыма и пьяновато рассмеялась. – А вы, стало быть, не в курсе…

– Оленька!

– Теть Маш, – она подняла руку, демонстрируя бутылку портвейну. – Вот только не начинайте читать мораль… курю я. Пью. Мое личное дело! А вас чего-то давно не видать… зашли бы к маменьке, навестили…

К соседке Мария Васильевна заглянула, сама удивляясь, что за прошедшие полгода она если и бывала в квартире напротив, то редко, и те визиты были недолгими.