Путешественник. Том 1. В погоне за рассветом - Гэри Дженнингс

Я обернулся в седле — за все время нашего путешествия мне еще не доводилось видеть столь плодородной почвы — и спросил:

— А кто правит Персией сейчас?

— Когда Хулагу умер, титул ильхана унаследовал его сын Абага, он основал вместо Багдада новую столицу на севере — город Мераге. Хотя империя персов теперь входит в состав Монгольского ханства, она до сих пор делится на шахнаты, как и прежде, это делается для удобства управления. Но при этом каждый шах подчиняется только ильхану Абаге, тогда как последний подчиняется великому хану Хубилаю.

Я был поражен. Вот это да: до столицы великого хана Хубилая оставалось еще несколько месяцев пути, а оказывается, здесь, в западных пределах Персии, мы уже были во владениях этого далекого правителя. Помнится, в школе я с огромным восхищением и энтузиазмом изучал «Александриаду», а потом узнал, что Персия когда-то была частью империи Александра. Созданная им монархия была воистину огромной, недаром он получил прозвище Великий. Однако земли, некогда завоеванные Александром Македонским, составляли лишь небольшую часть необъятной территории, покоренной Чингисханом. В дальнейшем они были расширены его сыновьями-завоевателями, да и теперь все еще разрастались благодаря продолжающим их дело внукам в невообразимо огромную Монгольскую империю, которой правил великий каан Хубилай, внук Чингисхана.

Полагаю, что ни древние фараоны, ни честолюбивый Александр, ни алчный Цезарь не могли себе даже представить, насколько велик мир, поэтому они едва ли могли мечтать овладеть этими землями. Что же касается живших позднее западных правителей, те не отличались честолюбием и не особенно стремились к захватам. Однако властителям Монгольской империи целый континент под названием Европа казался просто маленьким и переполненным людьми полуостровом, а все страны, подобно странам Леванта, всего лишь мелкими провинциями, населенными тщеславными и неуживчивыми жителями. С высоты трона, на котором восседал великий хан, моя родная Венецианская республика, так гордившаяся своей славой и величием, должно быть, казалась такой же ничтожной, как и захолустный городишко остикана Хампига. Если историки удостоили Александра звания Великий, то тогда они, разумеется, признают Хубилая неизмеримо более великим. Однако это, пожалуй, не моего ума дело. О себе же лично могу сказать, что, когда мы въехали в Персию, меня бросало в дрожь при одной только мысли о том, что я, Марко Поло, простой венецианский юноша, оказался в самой обширной империи, когда-либо управляемой человеком.

— Когда мы приедем в Багдад, — сказал отец, — то покажем правящему шаху, кто бы им ни оказался, письмо, которое мы везем от Хубилая. И шаху придется оказать нам гостеприимство, какое надлежит оказывать послам его господина.

Итак, мы продолжали двигаться вниз по Евфрату, разглядывая долину, в которой стало появляться все больше следов цивилизации, поскольку ее повсюду пересекали отходящие от реки многочисленные ирригационные каналы. Однако возвышавшиеся деревянные колеса не вращали ни люди, ни животные — вообще никто. Они стояли без дела; глиняные черпаки на их ободе не поднимали и не переливали воду. В самой широкой и зеленой части долины Евфрат больше всего сближается с другой великой рекой этой местности, которая течет на юг, Диджлах. Иногда ее еще называют Тигром. Это предположительно также одна из рек, протекающих в Эдеме. Если так, тогда земля между двумя реками, по-видимому, является частью библейского сада. И если это правда, тогда сад, который мы видели, был так же пуст и свободен от проживающих там мужчин и женщин, каким был сразу после изгнания оттуда Адама и Евы. Вскоре мы повернули лошадей на восток от Евфрата и проехали десять фарсангов, разделяющих его с Тигром, затем перешли реку по мосту, сделанному из пустых остовов лодок, — эта дощатая дорога вела на левый берег, в Багдад.

Население самого города, так же как и население окружающей его местности, резко уменьшилось после печальных событий — осады и захвата Багдада ильханом Хулагу. Однако в течение последующих пятнадцати лет большая часть жителей вернулась и восстановила то, что подверглось разрушению. Городские торговцы, похоже, еще более живучи, чем земледельцы. Так же как и примитивные бедуины, цивилизованные купцы быстро оправились от повергнувших их в унизительное положение несчастий. Думаю, отчасти это объяснялось тем, что множество багдадских торговцев были не меланхоличными фаталистами-мусульманами, а неугомонными и деятельными христианами и иудеями. Здесь, кстати, было немало итальянцев: некоторые из них прибыли из Венеции, но большинство — из Генуи.

А может, Багдад восстановился так быстро и по другой причине — город этот расположен на пересечении торговых путей. Рядом заканчивается западный участок сухопутного Шелкового пути, а сам город является конечным северным пунктом морского пути из Индии. Хотя моря в Багдаде и нет, но по реке Тигр плавает множество больших речных судов — на юг и обратно. Там, на юге, на берегу Персидского залива, где подходят к берегу морские суда арабов, находится портовый город Басра. Так или иначе, какой бы ни была причина, но Багдад, когда мы прибыли туда, слава богу, уже опять стал таким же, как и до прихода монголов: богатым и оживленным городом, центром торговли.

Он был красивым и деловым одновременно. Из всех восточных городов, которые я видел, Багдад больше остальных напомнил мне мою родную Венецию. Побережье Тигра выглядело таким же многолюдным, шумным, замусоренным и вонючим, как и берега рек и каналов Венеции, хотя все арабские суда, которые можно было здесь увидеть, совсем не походили на наши. Они были настолько утлыми, что я бы не рискнул вверить их волнам: корабли здесь строили без втулок, гвоздей или каких-либо других железных креплений, а их каркасы вместо веревок из грубого волокна обшивали досками. Щели и стыки арабы промазывали не водонепроницаемой смолой, а каким-то клеем, полученным из рыбьего жира. Даже самые большие из этих кораблей управлялись единственным рулевым веслом, что было не так-то просто, поскольку оно жестко кренилось в центре кормы. То, как арабы хранили на грузовых кораблях грузы, представляло собой весьма печальную картину. После того как трюм забивали под завязку пищевыми продуктами — фруктами, зерном и тому подобным, — моряки могли загнать на палубу над трюмом стадо скота. Часто среди них были и прекрасные арабские скакуны, красивейшие создания, которые, однако, опорожняются так же часто и помногу, как и остальные; в результате моча животных лилась на палубу и просачивалась сквозь доски прямо на съестные припасы.

Багдад в отличие от Венеции не пересекают каналы, но его улицы постоянно поливают водой, чтобы прибить пыль, потому-то они пахнут сыростью, что и напоминало мне о каналах. В городе этом множество открытых площадей, похожих на венецианские пьяццы. Там есть несколько базаров, но гораздо больше общественных садов, так как персы — страстные их любители, (Кстати, в Багдаде я узнал, что библейское название рая — paradise — произошло от персидского слова «pairidaeza», обозначающего на фарси «сад».) В этих общественных садах стоят скамейки, на которых прохожие могут отдохнуть, текут ручейки, обитает множество птиц, растут деревья, кусты, душистые растения и яркие цветы — особенно розы, так как персы обожают розы. (Любой цветок они называют gul, хотя на фарси это слово означает розу.) Дворцы знатных семейств и особняки богатых купцов в Багдаде также окружают садами, такими же большими, как и общественные, и полными роз и чудесных птиц, — настоящий рай на земле.