Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

В головах этих грозных идеалистов роились планы перераспределения богатств среди неимущих, что при тщательном воплощении в жизнь обеспечило бы нищих, как это ни печально, суммой, которой хватило бы на три авокадо в год. Еще они мечтали о переделе земли; в Перу как-то провели такой эксперимент, и сельская экономика совершенно рухнула, поскольку крестьяне тут же вернулись к натуральному хозяйству. Что еще важно, эти идеалисты постоянно держат ушки на макушке и недреманным оком следят за ситуацией, надеясь раскопать факт угнетения масс, и вскоре такие драматические истории стали во множестве разыгрываться прямо на глазах крестоносцев. Идеалисты считают себя совестью нации, но, как правило, не достигают власти, потому что те, кто у руля, опережают их, делая уступки населению, и вынуждают искать новые поводы для негодования. Но в данном случае никакие протесты не могли высечь искру либерализма в душе монсеньора Рехина Анкиляра.

Монсеньору досаждали комитеты и делегации; каждый вечер они собирались перед его палаткой и совали ему длинные обращения и жалобы с многочисленными подписями. Эти ходатайства содержали подробные свидетельские показания о злоупотреблениях и зверствах. Доблестные монахини в походном обмундировании и с громадными револьверами нагло и красноречиво поучали «монсеньора. Анкиляр смотрел на них в злобном молчании, с естественным пренебрежением самодержца к нашептыванию докучных козявок; в нем боролись изумление и отвращение, и он спрашивал себя, как вообще эти бабы оказались в Церкви.

Однажды он вызвал к себе всех священников-радикалов, но ему пришлось ждать, пока они проголосуют, идти к нему или нет. Дело было долгим, поскольку священники взяли в обычай все решения принимать единогласно, а потому часами формулировали предложение, с которым согласились бы все. Вдобавок, подобно всем, кому нравится обращение «товарищ», они маниакально отрабатывали пункты, составы президиума. подпункты, вопросы регламента, формулировки параграфов, процедурные формальности и поправки к поправкам.

После двух дней остервенелой дискуссии монсеньор Рехин Анкиляр приказал своим людям свернуть лагерь, и когда изможденные комитетчики вышли из палатки, дабы сообщить, что на демократической основе решено к нему не ходить, они обнаружили, что не идти уже не к кому. Они вернулись в палатку и затеяли еще одно долгое обсуждение – что делать дальше; выработка единогласно принятого проекта резолюции заняла так много времени, что когда они все-таки решили присоединиться к крестовому походу, то не смогли его разыскать, поскольку никто не знал, куда он направился. Вот так священники вернулись к своим больницам в трущобах и ликбезам, и последний шанс не дать походу превратиться в бедствие был упущен. В экспедиции остались только попы-фанатики и «святая простота».

Далеко не последней причиной «El Gran Azoramiento» (Великого Замешательства) стал докучливый набег свиней. Время от времени кочующие стада этих маленьких черных созданий (их гуськом сопровождали бойкие поросята) в поисках соблазнительной новизны покидали близлежащие долины, и проснувшийся Кочадебахо де лос Гатос обнаруживал, что его захватило роющееся войско. Свиньи копались в помойках, бесстыдно вламывались в кухни и продуктовые лавки, возмутительно заигрывали со своими одомашненными родственниками, которые были в два раз крупнее, и выкапывали на анденах всю картошку. Доведенные до белого каления люди изгоняли тварей, вооружившись палками и ружьями.

Но хитрые свиньи были увертливы: когда кто-то пытался их стукнуть, они проворно отскакивали, и атакующий падал. Они оставляли зловонные кучки именно там, где на них вероятнее всего можно поскользнуться, и, что, самое противное, с крайним восторгом на сияющих рылах аппетитно пожирали собачье дерьмо. Одна, помнится, даже сожрала чей-то отрубленный палец.

Похоже, свиньи сбивали с толку и городских ягуаров; выросшие в праздности роскошные кошки терялись в выборе – на какую же свинью броситься, когда их так много. Ягуары походя шлепали их лапой или удалялись на крыши, ища покоя там, где никакая свинья их не обеспокоит, неожиданно проскочив между ног.

Хекторо устраивал кровавые бойни, ставя под ружье все мужское население; в них участвовали и оживленные Аурелио испанские солдаты: жажда крови была в них сильнее похоти. Над нивами и предгорьями сьерры потом еще долго витал запах жареной свинины, а налетавшие канюки и грифы были отвратительнее свинской напасти.

После первого набега свиней началась ужасная эпидемия трихинеллеза и глистов. Учитель Луис днями напролет вкалывал формалин в сочащиеся нарывы, что испещряли тела несчастных, а Аурелио пришлось помотаться по джунглям, чтобы набрать отравы и убить паразитов изнутри. Люди претерпевали неудобства от ношения обуви и мучились тошнотой от этих снадобий, после которых моча воняла мертвечиной. Позже все следовали добавлению в городской устав, которое внес учитель Луис: «Свинину на косточках готовить нельзя, жарить ее до тех пор, пока не начнет разваливаться. Запрещается также лечиться от паразитов традиционным до сего дня способом, от которого их становится только больше, а именно: заставлять детей есть собачьи испражнения».

В Андах каждый день наступают все времена года. Когда шестого июня точно в десять ноль-ноль на вертолете прибыли генерал Хернандо Монтес Coca, мама Хулия и английский посол, весна как раз сменялась летом, а город разрывался в безумном отчаянии, потому что внезапный наплыв свиней уничтожил все тщательные приготовления к визиту. С воздуха генералу показалось, что внизу все поголовно охвачены припадком пляски святого Витта, а когда немного снизились, увидел: люди носятся туда-сюда, пытаясь поймать каких-то очень шустрых черных собачек. Выйдя из вертолета, по зловонию, хлюпанью под ногами и представшему зрелищу он понял, что произошло массовое вторжение диких свиней. Мама Хулия мрачно выглянула из дверей винтокрылой машины и выходить отказалась. Английский посланник сменил башмаки на высокие зеленые резиновые сапоги и подумал, что происходящее весьма похоже на спортивный праздник в подготовительной школе или открытие распродажи «Харродз».[82]

Дионисио и официальная группа встречающих не просто смутились, а готовы были сквозь землю провалиться: что гости подумают об их городе? Все прекрасно понимали, какая важная фигура посол, но почти никто не знал, как себя с ним вести. Дионисио пожал ему руку, а Серхио сделал книксен. Хекторо вынул изо рта сигару, уважительно сплюнул на землю и спросил:

– Привет, дружище, что сначала посмотрим – храм Виракочи или бордель?

Мисаэль стянул с головы сомбреро и глупо ухмыльнулся до ушей. Дон Эммануэль, возлагавший на этот день особые надежды, сказал, великолепно пародируя манеру учащихся общедоступной школы:

– Здорово, старый хрыч, чертовски рад тебя видеть!

Английский посол, приподняв бровь, ответил весьма сдержанно:

– Берти Вустер,[83]я полагаю?