Сердце Пандоры - Айя Субботина

— Конкретнее, — тороплю я. Терпение лопается, словно натянутый железный росс: мелкие волокна рвутся одно за другим. Еще немного — и я спугну гандона.

Он не называет сумму: достает из кармана розовый бумажный стикер с написанной на нем суммой. Розовый? Я бросаю взгляд на бумажку, не хочу пачкать о нее руки. Да и вообще не хочу оставлять никаких следов этой нашей встречи.

— Что взамен?

— Все, — он разводит руками. — Все, что есть.

Это все ложь. Настолько наглая, что боров даже не пытается ее прикрыть: смотрит на меня и лыбится, абсолютно уверенный в том, что со мной это сработает точно так же, как сработало с другими. У него же, кажется, было целое модельное агентство? На ум приходят образы сопливых девчонок, грезящих о славе, которых он разворачивает и сминает, словно красивые фантики. Он делал с ними то же, что и с моей Пандорой. И хранил следы своего дерьмового удовольствия в надежде, что через пять-десять лет они станут женами уважаемых людей, известными певицами или актрисами, телеведущими, «лицами» Домов моды. И тогда он появится на их пути, словно призрак из прошлого, и будет безнаказанно стричь плоды своего долгоиграющего плана.

— Хорошо, — безропотно соглашаюсь я.

В голове вертится фраза о том, что тот враг безопасен, который думает, что победил. В моем случае, свинья просто не будет дергаться и смотреть по сторонам, пока идет по проложенной мною тропинке прямиком на бойню.

— Завтра, — слышу голос в спину.

Не правильный ответ, тварь.

Правильный — сегодня.

Я возвращаюсь домой около шести — раньше обычного. Весь день занимаюсь делами, которые можно делать на автомате, откладываю все важные встречи, переношу заседание финансового отдела. Просто заполняю свой день делами, складывая неправильный пазл.

Полина не ждет меня так рано, а я нарочно не предупреждаю. Она сидит на крыльце: обосновалась здесь за маленьким столиком с ноутбуком и судя по стоящему рядом фотоаппарату, готовит новую порцию снимков для странички нашего сына. Доминик спит рядом, в детских качелях, и даже Ватсон — старый одиночка — устроился у нее в ногах, и изредка поднимает голову, выпрашивая ласку. Но пес всегда чует своего хозяина: вскидывается, храпит, изображая радость и лениво семенит мне навстречу. Полина поднимается следом и делает то, от чего у меня в груди закипает черная тоска: с мягкой и немного смущенной улыбкой, вынимает карандаш из волос, который удерживал их узлом на затылке. Шоколадные пряди беспорядочно рассыпаются по плечам, она поправляет их, между прочим опускает руки ниже, разглаживая несуществующие складки на джинсовом платье.

Она в коротких белых пушистых носках. Как будто окунула ноги в искусственный снег. Даже без обуви. Выходит из-за стола и вслед за Ватсоном идет меня встречать.

Я чувствую себя полностью беспомощным, потому что знаю, чего ей стоит эта улыбка. Чего ей стоило жить все эти годы и делать вид, что произошедшее — просто страшный сон, слишком явный кошмар, навсегда застрявший в памяти, как осколок, по страшному и счастливому стечению обстоятельств перекрывающий поток крови. Его необходимо оставить, потому что только так можно выжить.

Она пытается сделать вид, что ее совсем не интересует то, что я держу за спиной в одной руке, но все равно бросает пару заинтересованных нетерпеливых взглядов, пока расстояние между нами не сжимается до поцелуя. Я обнимаю ее свободной рукой, притягиваю к себе. Глаза в глаза — Полине приходиться встать на цыпочки. Обычно я чувствую вокруг нее неуловимую дымку духов, но сейчас от нее пахнет только шампунем и детской смесью. Запах, который немного разбавляет клокочущий внутри меня коктейль из злости, ненависти и жажды крови. Полина вливается в черную жижу тонкой струйкой молока, выуживает из меня немного замученный вздох. Безошибочно угадывает мое настроение, вскидывает голову — и я предупреждаю ее вопрос, показывая свой подарок.

— Прости за банальность.

Это просто декоративные нарциссы в горшке: густая зеленая полянка с желтыми мазками поверх. Она точно не нуждается ни в цветах, ни в дорогих подарках, и сейчас мне немного гадко от того, что все время семейной жизни я сам приучил ее к мысли, что все необходимое — в том числе и бесполезную роскошь — она может покупать себе сама, не спрашивая моего разрешения. И теперь даже простой букет кажется просто бессмыслицей. Но я хотел просто ее порадовать. Пусть думает, что без повода. Блажь человека, который почувствовал себя молодоженом только через год.

Полина широко улыбается, опускает нос в бутоны и втягивает запах. Немного морщится и говорит, осторожно поглаживая лепестки между пальцами.

— Люблю нарциссы, но совершенно не переношу их запах.

Она тянется выше, очень стараясь не уронить тяжелый горшок, требовательно просит поцелуй. Мы стоим посреди двора в прохладном июле, я жадно глотаю запах ее волос, и надеюсь, что смогу утопить в нем потребность разрушить мир, в котором у моей Пандоры есть мерзкие воспоминания. Это невозможно, но мне, как маленькому пацану, который нал, что его не заберут, но все равно скрещивал пальцы, хочется верить в гребаное чудо. Не для себя — для нее.

Мы проводим вместе половину вечера: утраиваемся в беседке за домой, и пока я кормлю Додо, Полина приносит из кухни подносы с ужином и корзинки с фруктами. И каждый раз, когда проходит мимо, я ловлю ее за руку, чтобы заставить оглянуться.

— Все хорошо? — спрашивает она наконец. С самого начала знал, что она слишком хорошо меня знает, чтобы не заметить очевидное, но видимо давала время рассказать самому.

«Последняя ложь, Пандора».

— Уволил Марину.

Полина поджимает губы, ее плечи поднимаются и опускаются, выдавая беззвучный вздох, и прежде, чем она начинает говорить, я продолжаю:

— Я ей верил так же, как верил себе. Она это знала. Но все равно предала. Хорошо, что сейчас, а не в более кризисный момент. Наши поступки не делают других людей хуже или лучше, они просто вскрывают их червоточины. Можно сколько угодно кричать о преданности, и носить нож за пазухой, уверяя, что он для нарезки хлеба, но рано или поздно этот нож окажется между лопатками. Я не заметил нож. — ставлю пустую бутылочку на стол и перекладываю Доминика на плечо, поглаживая по спинке. — Хороший урок. На всю жизнь.

Полина просто кивает, и не оправдывается. В этом она вся — ни о чем и никогда не жалеет. Не ищет смягчающих обстоятельств для своего приговора, но наказывает себя сильнее, чем любой суд.

После ужина я укладываю Доминика спать и с минуту смотрю на его крохотное безмятежное личико. Поправляю одеяльце, когда мой сын ворочается во сне, размахивая крохотными ручками. Возвращаюсь в комнату и застаю Полину спящей прямо с книгой. Всю прошлую ночь мы сменяли друг друга у кроватки сына и вряд ли она отдохнула за день. Сдергиваю с кресла мягкий плед, укрываю ее до самых плеч. Она сонно моргает, ловит мою руку, чтобы пройтись губами по ладони.