Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова

ты что?! – дед Артём отшатнулся от плохой новости. – Когда? Чего он в воду-то полез, холодно уже! У него есть баня, хорошая…

Я ждал, пока он выскажет всё это ничего не значащее и сможет наконец послушать. Правда, я так и не придумал, что говорить.

– Вы дружили, да? Точно. Ну, Ромка, это только время может вылечить. Вот же невезуха тебе с друзьями, а?

Я проглотил и это. Не зная, с чего начать, наклонился к нему и прошептал в самое ухо:

– Собака.

– Что?

– Собака. – Я слышал, как она тяжело дышит за дверью, наверное, изо всех сил напрягая свой собачий слух. Он у них хороший… – Она его заставила.

Когти шумно шаркнули по двери, качнулся веник в дверной ручке, но устоял. Пёс коротко гавкнул в коридоре, показывая, что всё слышит. «Не вздумай!» – донеслось до меня сразу со всех сторон. Дед Артём удивлённо глянул на меня, и я не мог не спросить:

– Вы ведь тоже её слышите? Этот странный голос? Катьке он говорит, когда хочет гулять, а вам…

Дед Артём смотрел встревоженно, взъерошил мне волосы:

– Ты уже большой, Ромка. – Он выключил плиту, сел, кивнул мне на пустую табуретку. – Я ведь был как ты нынешний, когда Славка пропал. Он тогда работал охранником в старой школе. И на ночь оставался иногда. А по утрам ворчал, что всю ночь ребята в окна стучали, говорил: «Поймаю – уши надеру». Только не было никаких ребят, Ромка.

Я с друзьями пару раз выходил ночью школьный двор патрулировать. Потихоньку, тайком от Славки. И вот сидим мы в очередной раз в засаде, за дырявым забором напротив школьных окон (они все на одну сторону выходили), и слышим топот, как сто коней по школе носятся. Постройка-то деревянная была, древняя: внутри топают – снаружи слышно. Распахивается окно, высовывается Славка и орёт на всю улицу: «Я вам сейчас уши надеру!» Мы сидим как мыши, а он орёт-распинается… Только смотрит в другую сторону, не на нас, в пустоту. Там, куда он смотрел, ни кустика, ни деревца не росло – только фонарный столб сугроб под собой освещает. И вот он смотрит на этот фонарный столб и орёт, чтобы прекратили стучать в окно, а то он выйдет и надерёт уши…

Мы сидим ни живые ни мёртвые: страшно, когда взрослый мужик чертей ловит. А он орёт-разоряется. А там просто птичка была.

– Какая птичка? – я не понял, к чему это он.

– Да кто ж её в темноте разберёт какая. Птичка в окно стучала, а этот взрослый дурак решил, что ребята. Мы смеялись над ним потом… Только он утверждал, что видел ребят. Спрашиваю: «Каких? Ты же всех наших знаешь!» – а он мне: «Всех не разглядел, только девчонка какая-то в сарафанчике от окна убегала». А на улице зима, Ромка. Сугробы – во! И вокруг школы – ни следочка. И ведь не пил же, не пил. Просто в голове что-то сдвинулось.

– А пропал-то как?

– Да той же зимой. Так его эта воображаемая девчонка замучила, что он ночью школу поджёг и сбежал в лес. Только весной нашли. И то случайно: кто-то решил распилить бурелом на дрова – и наткнулся.

– Его придавило деревом?

– Вроде того. И знаешь, что болтают? Будто бы корни сквозь тело проросли. Это старого-то сухого дерева! Эх, люди! – дед Артём смешно покрутил у виска. – Просто некоторые так хотят чудес, что сами их выдумывают. Даже страшные. Ты только Катьке не говори, что её дед дурак был. И за собой следи. Всегда хочется найти виноватого в своём горе – но собака, Ром! Это Катьке простительно с собачкой разговаривать. Чёрт её знает, что она в ней нашла, но я-то вижу, как они подружились. Ты уж не напоминай ей про Микки, не расстраивай…

Я ещё осознавал услышанное, когда вздрогнул от жуткого звука: будто ветер взревел в тысяче дымоходов, взял одну ноту и тянет, сверля мозги. Собака. Собака за дверью выла: тяжело, как по покойнику – хотя почему «как»?

Затопали маленькие ноги, Катька подскочила к закрытой двери и стала успокаивать пса, обещая печенье и прогулку в лес, только не плачь. Я сидел, примёрзший к табуретке, и не знал, как быть дальше.

– Вот видишь: животное, а всё понимает. По покойнику воет. – Дед Артём, не вставая, выдернул мой веник, открыл дверь, и пёс тут же умолк. Он уставился на меня своими стеклянными глазами, и я внутренне вздрогнул: сейчас набросится! Я мешаю ему. Мешаю убивать.

– Вы почему закрылись-то? – Катька подскочила к буфету, подтащила табуреточку и полезла за печеньем для своего обожаемого пёсика.

– Секретничаем, – дед Артём подмигнул мне. – У Ромки отец на дежурстве, думаю, он опять у нас заночует, а то скучно ему…

Пёс таращился на меня, а я так и врос в табурет, что не мог шевельнуться. Катька подскочила к нему уже с печенюхой, этот взял и ушёл с ней в комнату, чтобы как следует накрошить на ковре.

* * *

Я даже не возражал, когда дед Артём велел мне застелить топчан в прихожей. Я не хотел ночевать здесь, с этим жутким псом, но я не хотел и оставлять его с Катькой и дедом Артёмом. У меня как будто выкачали все силы и волю, я устал, очень устал бояться. Лежал в темноте, таращась в открытую дверь на спящую Катьку и рыжий бок собаки на половичке и отрешённо гадал: сожрёт она меня ночью или придумает что-то поинтереснее, как с дедом Витей. У меня совсем не осталось сил.

Глава XVII

БЫЛО

Дед храпел в своей комнате, это был такой успокаивающий звук, что я сам потихоньку смыкал глаза, но тут же распахивал их, вспоминая, что собака рядом. А она не спала. Она лежала у Катькиной кровати и смотрела неподвижными блестящими бусинами – не собачьими и как будто неживыми. Ужасно хотелось спать, но под её взглядом я просто не мог.

Собака встала, потянулась, как обычное животное, тихонько цокая когтями, подошла к моему топчану. Наверное, я бы завопил тогда, если бы не эта чудовищная усталость. Усталость от страха. Пёс улёгся на полу, положив тяжёлую башку мне на ноги.

– Ты не должен мне мешать. Я покажу тебе всё.

* * *

Мы бежали по пустой ночной улице, тихой, тёплой, и не было у меня ни страха, ни усталости. Я легко поспевал за маячащим в темноте рыжеватым хвостом, и лунного света мне хватало, чтобы разглядеть все