Денег больше чем у бога. Хедж-фонды и рождение новой элиты - Себастьян Маллаби

немногим более одной тысячи в 1992 году до, наверное, трех тысяч в следующем году, и их гонорары росли почти так же быстро6. На заре появления хеджевых фондов А. У. Джонс не брал комиссионных за управление средствами, и просил лишь 20 % от прибыли с инвестиций. Второе поколение хеджевых фондов, таких как фонд Майкла Стейнхардта, требовало 1 % за управление средствами плюс 20 % от прибыли с инвестиций. Теперь, в начале 1990-х, в пьянящем ажиотаже активные новоявленные хеджевые фонды требовали «2 и 20». «Наверное, никогда за всю историю своего существования, такие немногочисленные, они не делали так много денег с такой быстротой», — с восхищением сообщалось в статье журнала Forbes7.

Быстрые деньги не обошлись без разногласий. Энергичная деятельность теневого банка Стейнхардта, которой подражало большинство других крупных фондов, побудила его купить большое количество недавно выпущенных правительственных облигаций, что в какой-то момент привело к эффективному захвату рынка. В апреле 1991 года на аукционе казначейства Стейнхардт и Брюс Ковнер сделали между собой ставки на сумму 6,5 миллиарда долларов из 12 миллиардов, в которые оценивались бумаги, подлежащие выпуску. Затем они ссудили эти бумаги спекулянтам, играющим на понижение («медведям»), и выкупили их обратно, закончив приобретением облигаций на сумму 16 миллиардов долларов — другими словами, существенно больше, чем 100 % рынка8. Так как облигации подскочили в цене, спекулянты, играющие на понижение, пытались выйти из игры, но выкупить ценные бумаги они не могли, ведь рынок целиком принадлежал Стейнхардту и Ковнеру, а они ничего не продавали. Жертвами этого «короткого сжатия» (ситуации на рынке, когда «медведи» сталкиваются с повышением цен) пали Goldman Sachs, Salomon Brothers и Bear Stearns. Едва ли это был тот случай, когда акулы пожирают невинных. Но неизбежно нашелся тот, кто подал иск в суд. После трех лет судебных тяжб Стейнхардт и Ковнер согласились на выплаты, не признав себя виновными. Стейнхардт согласился выплатить спекулянтам 40 миллионов долларов компенсации, а Ковнер выплатил 36 миллионов долларов9. И словно одной стычки с законом было недостаточно, на обоих подали иск за несоблюдение правил на аукционе казначейства в мае. И снова они пошли на мировую, по условиям которой они выплатили компенсации истцам10.

Однако обвинения теневых банков в рыночных махинациях не были единственным поводом для тревоги общественности. В какой-то мере, степень которой в то время не осознавали, хеджевые фонды оказывали влияние на кредитно-денежную политику. Так как они ответили на низкие краткосрочные ставки по займам агрессивной скупкой долгосрочных казначейских ценных бумаг, связь между краткосрочными и долгосрочными процентами стала прочнее. В старом мире могли уйти недели на то, чтобы снижение процентной ставки Федерального резерва привело к понижению долгосрочных процентных ставок, теперь же это происходило намного быстрее. В некотором роде это могло бы быть хорошо: если Федеральный резервный фонд хотел стимулировать экономику, было полезно то, что хеджевые фонды охотятся за снижением ставок по долгосрочным облигациям. Но новый мир также мог быть опасен. Рынок облигаций мог быстро отреагировать на действия Федерального резерва, но реальная экономика вынуждена была отставать. Если Федеральный резерв удерживал бы процентные ставки на низком уровне, пока Главная улица не начнет чувствовать преимущества, Уолл-стрит скорее всего стала бы гигантским пузырем облигаций.

Более того, такие пузыри угрожали новыми опасностями. Мир, в котором хеджевые фонды могли монополизировать аукцион казначейства, был новым миром: миром, построенным на умопомрачительном леверидже. Американская система была пирамидой, построенной по принципу «долг на долге»: правительство занимало у хеджевых фондов, те, в свою очередь, занимали у брокеров, которые, в свою очередь, занимали у кого-то, кто был должен кому-то еще. Если один игрок в этой цепочке потерпит крах, остальные потеряют доступ к тем заемным средствам. Это заставило бы их быстро избавляться от активов. Пузырь мог моментально лопнуть.

В начале 1994 года никто не думал о таких перспективах, и меньше всего об этом думал Майкл Стейнхардт. В январе он отдал распоряжение своему заместителю приобрести потрясающую торговую позицию в канадских облигациях, добавив ее к уже имевшимся у него сделкам в Соединенных Штатах, Японии и Европе. Затем с женой и детьми он направился на отдых в Китай.

21 января 1994 года председатель совета управляющих Федеральной резервной системы Алан Гринспен направлялся к Белому дому. Активизированная низкими процентными ставками экономика вначале воспрянула и затем постепенно выросла в течение следующих тридцати четырех месяцев, но теперь Гринспен шел с визитом к президенту Клинтону и его окружению с неприятным известием. Даже несмотря на то что инфляция «дремала», настало время предупредить ее «пробуждение» небольшим повышением ставок. Предприняв определенные действия на раннем этапе, Гринспен надеялся избежать перегрева экономики, который впоследствии заставил бы его резко жать на тормоза. Он намеревался пилотировать экономику и осуществить ее «мягкую посадку».

«Минуточку!» — возразил вице-президент Гор. В прошлом небольшое повышение ставок оповестило начало длинной череды: в 1988–1989 годах краткосрочная процентная ставка Федерального резерва поднялась с 6,5 почти до 10 % за счет десятка небольших увеличений. Если рынки на этот раз ожидали того же самого, долгосрочные ставки могли подскочить, предвосхищая в грядущем еще большее ужесточение. Рынок облигаций мог рухнуть. И неудачная посадка, которой Гринспен, по его словам, желал избежать, могла стать реальностью11.

Гор задал вопрос из разряда тех, на которые Гринспен любил отвечать. Председатель совета управляющих Федеральной резервной системы большую часть своей карьеры провел в ка-честве консультанта по экономике в Нью-Йорке. Он понимал рынки лучше, чем большинство деятелей из Вашингтона, и, вероятно, больше, чем британские отсталые руководители, которые проиграли битву за английский фунт. Он допускал возможность того, что повышение ставок могло вызвать негативную ответную реакцию на своенравной Уолл-стрит, но его внимание было, помимо всего прочего, сосредоточено на реакции рынка ценных бумаг. Когда в 1993 году была достигнута рекордная отметка, индекс S&P 500 выглядел созревшим для коррекции. Рынок облигаций казался второстепенным по важности.

Гринспен заверил Гора, что долгосрочные ставки управляются главным образом инфляционными ожиданиями. Если Федеральный резерв поднимет краткосрочные ставки, это будет означать, что власти собираются быть бдительными к повышательной тенденции цен. В результате инфляционные ожидания снизятся, что, в свою очередь, должно будет означать понижение долгосрочных процентных ставок. Повышение ставок, которое предлагал Гринспен, должно было создать тенденцию повышения для рынка облигаций.

Через две недели после обмена мнениями с вице-президентом, 4 февраля 1994 года, Гринспен председательствовал на заседании комитета Федерального резерва по процентным ставкам. Он предложил предотвратить инфляцию при помощи незначительного повышения ставок на