Дела и ужасы Жени Осинкиной - Мариэтта Чудакова

— А знал этот парень, что там у вас — наркотики? И что ими торгуют?

— Конечно, знал! Он вообще-то в молодежной газете работает. Мне одна его статья случайно попалась — завернуто что-то было в газетку. Так куда там! Прям весь кипит. «Мы должны, — пишет, — объявить наркотикам решительную войну! Не дадим травить молодое поколение России!» И чего-то еще про разных иностранцев — как, мол, они к нам везут наркоту, чтоб нас, русских, извести…

— Я хочу к нему заехать, — решительно сказала Женя.

Часовой покосился на нее и прибавил скорость.

Игорь Заводилов по-прежнему каждый день, как и все последние годы, вставал в семь утра, механически работал ногами в течение десяти минут на степпере, механически в течение трех минут отжимался, шел в душ, тщательно, как всегда, но теперь совершенно механически, без малейшего интереса к цвету галстука, одевался — и, не в силах сварить себе, как раньше, кофе (жена, естественно, спала), уезжал в офис. Кофе он пил уже там, из автомата.

Потом смотрел документы, подписывал или не подписывал, вел переговоры по телефону и даже принимал людей. Никто не замечал, что решительно все обычные действия стали ему мучительно трудны.

В далекие школьные годы Заводилов увлекался Лермонтовым, которого вовремя — а именно, в 12 лет — подсунул ему отец. Как волновал его тогда лермонтовский «Маскарад»! Он воплощался в мрачного Арбенина, готового за мнимую измену жены мстить и князю, и особенно — самой Нине. Один в своей комнате читал вслух сцену отравления. Арбенин уже подсыпал Нине яд в мороженое (Игоря особенно ужасало, что именно — в мороженое), но она еще не знает этого, только все хуже и хуже себя чувствует, а муж отказывается вызвать доктора.

Нина (в испуге). Но я молю:

Пошли за доктором скорее.

Арбенин (встает, холодно).

Не пошлю.

Игорь очень переживал тогда за бедную Нину. Но еще он представлял на ее месте одну вероломную одноклассницу. Разыгрывал мысленно всю сцену, стоял, выпрямившись, гордо откинув голову, и старался говорить холодно. Но под конец все-таки, в отличие от Арбенина, прощал неверную (в порыве великодушия Игорь постоянно забывал, что Нина-то не была на самом деле виновата) и отпускал на все четыре стороны.

Но прежде чем простить и отпустить, он громко, «с выражением», как говорили в школе, читал в своей комнате:

— Плачь! Плачь — но что такое, Нина,

Что слезы женские? вода!

Я ж плакал! я, мужчина!

От злобы, ревности, мученья и стыда

Я плакал — да!

А ты не знаешь, что такое значит,

Когда мужчина — плачет!

О! в этот миг к нему не подходи:

Смерть у него в руках — и ад в его груди.

«Смерть в руках» — это было понятно и мальчику: только что Арбенин своими руками дал жене мороженое с ядом. Но про «ад в груди» Игорь читал машинально, ничего при этом себе не представляя.

…Теперь строка Лермонтова не выходила из головы Игоря Петровича. Вертелась и вертелась на уме, не пропадая из памяти и поражая своей точностью.

«…И ад в его груди» — Заводилову казалось, что вот единственные слова, которыми можно в какой-то мере передать то, что он чувствовал беспрерывно, ежесекундно, — это и было особенно ужасно и не поддавалось какому-либо описанию. Чувствовал с того самого момента, как увидел на руке дочери кольцо, подаренное им другой его дочери. Теперь убитой.

Да, иными какими-нибудь словами передать его чувства было невозможно. Он, по крайней мере, найти таких слов не мог. Печет в груди? Наверное, да (типа, как сказала бы Виктория), но этого недостаточно. Физическая боль? Несомненно, он ощущал ее. Но и это опять-таки не главное. Ведь дело было не в боли, а в том беспрерывном невыносимом душевном страдании, которое он не моргнув глазом променял бы на самую острую и постоянную физическую боль. Ему казалось, что он вытерпел бы такую замену и даже принял бы ее с благодарностью.

Игоря Петровича все чаще удивляло, как это он выходит из машины, потом идет к своему офису по небольшому, с клумбами, дворику… Почему он переступает ногами, а не падает на землю, хотя именно этого хотелось ему теперь чаще всего — кататься по земле и громко выть?

…Когда он решился сутки спустя после страшного момента войти к дочери в комнату и молча встать перед ней, она уже давно пришла в себя — после двухчасового примерно замешательства и даже непривычного чувства отчаяния: оно охватывало Викторию временами в первые часы после того, как отец застукал ее с этим кольцом. «Не послушала, дура, Анатолия!» — повторяла она себе.

Теперь дочь спокойно объясняла отцу, смотревшему на нее с мукой в глазах и не говорившему ни слова, что если он сам не начнет вдруг выступать, то ничего страшного не будет.

Слушая ее, Игорь Заводилов вроде бы понимал все слова, которые она произносила. Но все не мог уловить их смысла. Будто какой-то туман его застилал.

Дело было в том, что Виктория явно не понимала, что самое страшное для него, ее отца, уже произошло.

Кольцо погибшей Анжелики на ее руке ясно и недвусмысленно сообщило ему, что одна его дочь каким-то неизвестным ему образом — он в свою очередь не понимал, а вернее, не отдавал себе полного отчета в том, что смертельно боится узнать, каким именно, — участвовала в убийстве другой его дочери. Это самое сообщение, казалось тогда Игорю Петровичу, физически заполняет всю его черепную коробку. Уже целые сутки оно не давало ему думать о чем-либо другом.

— А если человек женат, так не надо заводить детей на стороне, — сказала вдруг Виктория нравоучительно.

Игорь Петрович повернулся и, так и не проронив ни слова, вышел из ее комнаты.

В дни, следовавшие после тех страшных суток, он продолжал жить, как мы уже говорили, механически и чего-то ждать. Прямо сказать себе, чего именно он ждет, Заводилов боялся, хотя до сих пор считал себя человеком мужественным, даже, пожалуй, храбрым.

Жена его по-прежнему ничего не знала и ничего не замечала.

Два дня назад она улетела на Сицилию — неделю отдохнуть. Правда, от чего ей надо отдыхать, известно было, видимо, только ей самой.

Преуспевающий предприниматель Игорь Заводилов еще не знал, что его пятнадцатилетняя дочь не только имеет отношение к убийству, но была прямой его «заказчицей». Такая мысль возникла у нее после того, как Виктории стало известно, что у ее отца, единственной дочерью которого она всегда себя считала, далеко в Сибири есть еще одна дочь — Анжелика. В случае смерти Игоря Заводилова, по составленному им недавно завещанию (о нем рассказал Виктории юрист отца, а ее приятель Анатолий, и это была очень и очень большая ошибка с его стороны), Анжелике должна была достаться треть наследства… Именно этому захотела помешать Виктория таким ужасным способом — и, что самое страшное, намерение свое выполнила.