Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены - Тумас Шеберг

“Ингмара Бергмана редко видишь как частное лицо. Он почти всегда воплощает понятие Ингмар Бергман”, – отмечал Ларс-Эрик Челльгрен.

Журналист интервьюировал и продюсера Лоренса Мармстедта, одного из бергмановских сподвижников и сотрудников, и тот рассказывает, каково было с ним работать:

Случались горячие дискуссии и стычки, мы чуть ли не дрались. И когда расставались в жуткой ссоре, Ингмар мог писать мне “злобные письма”. Часто он тогда сам приходил с письмом, совал его мне в руку и сбегал вниз по лестнице. Не говоря ни слова. Но он отнюдь не злопамятен. Немного погодя, максимум через день, все было забыто.

А каково одновременно быть бергмановской любовницей и актрисой в его избранной группе? Это знает Харриет Андерссон. Свидетельством тому ее книга интервью. Она рассказывает о вспышках ярости, которые обрушивались на нее, причем она даже не всегда понимала почему (однажды он пытался “легонько” ее придушить); рассказывает, как он железной рукой управлял своими войсками, как порой набрасывался на кого-нибудь словно ястреб или гиена, которая выбирает в стаде раненое животное, чтобы вонзить в него когти или зубы. Рассказывает о всеобщем ужасе, когда Бергман заводился, и как его ругань становилась сама по себе театром, публичной казнью, когда жертва совершенно теряла лицо, а окружающие, вместо того чтобы защитить беднягу, помалкивали и только позднее, когда Бергман не видел, обнимали и утешали жертву.

Кроме того, Бергман по-разному относился к мужчинам и к женщинам. С мужчинами в своем окружении он держался с коллегиальной, почти интимной фамильярностью, тогда как в женщинах зачастую видел удобный объект для нападок, хотя постоянно твердил, что считает их просто изумительными. “Под вечер происходит стычка. Ингмар резко наводит критику, и одна из женщин в студии плачет. Меня при этом нет. Я только вижу ее слезы, заражаюсь настроем и впадаю в уныние”, – рассказывает о съемках “Причастия” в 1961 году Вильгот Шёман. Его самого пугала бергмановская способность жестоко и внезапно нанести удар – критикой и нападками. “Ингмар говорит, что нервы у него прямо под кожей: молниеносные рывки, которые он не может сдержать”. На съемках Бергман рассказывал ему, что балансирует на “тонкой грани агрессивности, которую очень легко преступить”.

Любопытно, что с этими тираническими приемами мирились. Возможно, потому, что Бергман был обаятелен и быстро просил прощения. Все знали, какой он, и, принося извинения, он беззастенчиво использовал свое реноме: “Ты же знаешь, какой я”.

“И ясное дело, извинения принимаются – что тут возразишь? “Да, черт побери, я знаю, какой ты. Но это не повод вести себя подобным образом”, – говорит Харриет Андерссон интервьюеру Яну Лумхольдту. Есть, конечно, и другое объяснение – его общепризнанное режиссерское мастерство. Не делай Бергман таких хороших фильмов и спектаклей, капризы и манипуляции никогда бы не сошли ему с рук. “Тогда бы он получил хорошую взбучку”, – говорит Андерссон.

Ёста Экман работал у Бергмана помощником режиссера на съемках “Земляничной поляны” и “У истоков жизни” в 1957-м, а затем перешел с ним в Мальмёский городской театр. Экман привык уважать профессию и понимал, как важно соблюдать временной распорядок. Бергман был невероятно пунктуален, хоть часы по нему проверяй. Экман постоянно боялся проспать. В книге Класа Густафсона об Экмане “Дядюшка, который не хотел взрослеть” приведен эпизод, показывающий другую сторону бергмановской жажды контроля. Экман влюбился в актрису Мод Ханссон, премьер-стажерку городского театра, которая уже снялась в “Земляничной поляне” и “Седьмой печати”. Не подозревая о последствиях, Экман доверился шефу, рассказал о своей любви к Ханссон. Бергман его не одобрил. В письме близкому другу Экман писал, что режиссер сделал все, чтобы испортить их с Ханссон отношения. “Он чертовски странный. Мне он не нравится”. По словам Мод Ханссон, Бергман считал себя хозяином своих актеров. Шпионил за ними, вмешивался в их личную жизнь, пытался командовать ими в выборе партнеров и прибегал к нажиму, если полагал, что необходим развод. В книге о Ёсте Экмане она рассказывает Класу Густафсону:

Сценарии, которые он писал – в особенности женские роли, – были убедительны и продуманны, но в личной жизни он ничегошеньки не понимал. В ту пору я думала, что великие художники и как люди тоже великие. Но Ингмар Бергман таким не был.

Пожалуй, следует добавить, что Бергман был главным конкурентом Хассе Экмана (отца Ёсты) и они соперничали по поводу имеющихся ограниченных ресурсов. Бергман проиграл один из раундов, режиссерскую работу в “Интимном театре” у Лоренса Мармстедта, ее получил Хассе Экман, но зато выиграл весь матч, а тем самым и звание чемпиона.

Ёста Экман поначалу не понимал, почему Бергман хотел взять его с собой в Мальмё. Объяснение он получил много лет спустя от Эллен Бергман. “Он просто не мог видеть, что у вас с Хассе такие хорошие отношения, вот и решил их поломать”, – пишет Клас Густафсон в “Дядюшке, который не хотел взрослеть”.

И Харриет, и Биби Андерссон едва вышли из тинейджерского возраста, когда завели роман с Бергманом, и можно задаться вопросом, почему его тянуло к таким молоденьким женщинам. Прежние его подруги и жены были его сверстницами. Вильготу Шёману он рассказывал о снах, когда с ужасом старался различить жену и мать; обе сливались в одно лицо, как некогда для отца-пастора. Возможно, поэтому он, сам того не сознавая, в один из периодов своей жизни тянулся к все более молодым женщинам, просто чтобы как можно дальше уйти от этой путаницы.

Сестра Маргарета тоже на себе ощутила, каково попасть под обстрел Ингмара Бергмана. В детстве они вместе играли и особенно сблизились, занимаясь творчеством – театром и сочинительством, – Бергман поздравил сестру с окончанием школы, как старший брат советовал ей сохранять самостоятельность и достоинство человека и художника. Когда же осенью 1956 года она послала рассказ в журнал “Хусмудерн”, судьбу ее рукописи решала издательский редактор Гюн Бергман, бывшая невестка. И тут произошло два события, которые надолго омрачили сочинительство Маргареты Бергман. Во-первых, бывшая невестка отвергла рассказ, потому что он-де не подходит для “Хусмудерн”. А потом последовал убийственный удар – рукопись попала в руки брата, который разнес ее в пух и прах. Маргарета Бергман плакала от отчаяния, ее и без того слабая уверенность в себе не выдержала уничтожающей критики брата. Унижение проникло так глубоко, что она целых пятнадцать лет вообще не бралась за перо.

Сам Бергман вспоминает только то, что узнал от Маргареты: мол, по юношескому недомыслию он как-то раз раскритиковал один из сестриных “писательских опытов”.

Став старше, брат и сестра часами вели разговоры обо всем на свете. В первую очередь, конечно, о своем детстве, отрочестве и отношениях с родителями, но и об искусстве. Если не раньше, то как раз тогда и выяснилось, что Ингмар Бергман читал произведения сестры и находил ее книги совершенно замечательными, даже гениальными, а ночами, лежа без сна, мысленно задавал себе риторический вопрос, почему не экранизировал их. Она отвечала, что, конечно, поздновато, но все равно для нее очень важно услышать от него такие слова. Вообще-то в нескольких фильмах брата Маргарета Бергман узнала фрагменты своих произведений.