Национальный предрассудок - Коллектив авторов

этот клуб я и направил свои стопы – во-первых, дабы не грызть себя поедом, что нищему философу очень даже свойственно; во-вторых, дабы забыть, что я голоден, и, в-третьих, дабы выпить и утешиться.

Войдя, я обнаружил, что комната полна «отличными ребятами», как изволит выражаться наш хозяин. Здесь были: живший по соседству мистер Диббенз, любивший поспорить о религии; Нед Спангейт, который никогда бы не побрезговал вашими тремя полпенсовиками; доктор Выверт, который весьма успешно лечил от падучей, и мистер Вшей, всегда готовый избавить любую постель от клопов и вшей. Всех вышеназванных джентльменов я хорошо знал, однако было здесь еще человек двадцать, которых прежде мне видеть не доводилось.

Читатель, должно быть, думает, что я стану описывать очередное застолье членов клуба, знакомить его с людьми и привычками, могущими развлечь и удивить. Ничуть не бывало – подобных описаний набралось уже сотни. Мы беседовали и вели себя так, как ведет себя всякий, оказавшийся вечером в клубе; мы обсуждали новости, пили за здоровье друг друга, снимали пальцами нагар со свеч и набивали трубки табаком из общей табакерки. Члены клуба приветствовали друг друга, как это у нас принято. Мистер Кузнечные-Мехи выразил надежду, что мистер Карри-Чесальщик, возвращаясь домой из клуба последний раз, не схватил насморк, на что мистер Карри в свою очередь отвечал, что искренне надеется, что мистер Кузнечные-Мехи-младший излечился от нарывов в горле. Доктор Выверт рассказал нам про члена парламента, с которым он якобы водил дружбу, а мистер Вшей живописал свое знакомство с одним знатным лордом. Некий джентльмен в черном парике и кожаных штанах, сидевший на другом конце стола, пустился рассказывать длинную историю о привидении на Кок-Лейн. Историю эту он вычитал в «Летописце» и теперь делился ею с сидящими с ним рядом и не умевшими читать. Находившийся здесь же мистер Диббенз завел старый как мир спор о религии с философом, евреем-коробейником; что же до президента клуба, то тот принялся уговаривать мистера Кожаных-Дел-Мастера спеть песню. Помимо этих голосов, слившихся в единое целое и составлявших наиболее заметную часть концерта, имелось и еще несколько, так сказать, подыгрывающих голосов: эти люди, напрасно пытаясь перекричать общий гомон, что-то нашептывали на ухо своему соседу, а тот в свою очередь – своему.

Мы часто слышим о том, что в компании люди говорят одновременно. Вот я и решил записать разговор за общим столом слово в слово, по возможности не упуская ничего из того, что говорилось каждым из членов клуба. Необходимо отметить, что джентльмен, который рассказывал про привидение, отличался самым громким голосом из всех, да и история его оказалась самой длинной, чем и объясняется, что его реплики повторяются чаще остальных.

«Так вот, сэр, представляете, привидение трижды громко стучит по спинке кровати… Милорд мне и говорит: “Мой дорогой Вшей, поверьте, нет на свете человека, к которому я питал бы столь…” “…Истинная вера, черт возьми, способна постоять за себя, говорю об этом во всеуслышание… Тихо, сейчас Кожаных-дел-мастер споет нам…” “Девицу юную я встретил по пути…” “Что привело тебя сюда?” – обращается к привидению пастор… На всем пути из Излинггона до харчевни “Бешеная собака”… Черт… Что до Авеля Аптекаря, сэр, то происхождения он самого низкого, даже мой мальчишка подмастерье скорее джентльмен, чем он… Убийство рано или поздно будет раскрыто, и только привидение, джентльмены, способно… Мне ли не знать, черт возьми, ведь мой друг, он всем вам известен, джентльмены, он, слава богу, член парламента, человек слова и чести, уж вы мне поверьте; так вот, не далее как вчера вечером мы с ним смеялись над тем, что… Смерть и проклятие всему его потомству только за то… “Зелен виноград”, – как сказала лиса, не сумев до него дотянуться, и я… я расскажу вам в связи с этим одну историю – животики надорвете. Как-то раз лиса… Послушайте же песню!.. “Девицу юную я встретил по пути, со мной красотка вызвалась идти…” …Привидение, джентльмены, при всем желании не убьешь, да я и не слышал никогда, чтобы хоть одно прикончили, а этому в живот всадили… Клянусь честью, если я не… Мистер Кузнечные-Мехи, пью за ваше здоровье… Будь я проклят, если… Черт… кровь… клопы… огонь… ррраз!.. бах… ох…» Все остальное – сплошной крик, вздор и полное смятение…

Будь я сердит на этих людей за их глупость – и я бы еще долго рассуждал на эту тему. Но увы! Я ведь и сам ничуть не умней их, да и потом, к чему мне сердиться на них лишь потому, что ведут они себя с детской непосредственностью, столь свойственной человеку?! Ступайте по своим клубам, честные труженики, и проведите в свое удовольствие хоть пару часов из двадцати четырех! Будем пить портер и есть кильку, ведь завтра мы все умрем! Написав «кильку», я вспомнил об ужине. Иди же домой, читатель, и ужинай, когда захочешь, а я пойду домой и поужинаю, когда придется.

Джеймс Босуэлл

(1740–1795)

В антологию вошли фрагменты – записи за 1763 год, когда Босуэлл познакомился с Джонсоном, и за 1784 год, когда Джонсон и Босуэлл виделись последний раз, – самой известной книги писателя и юриста, автора дневников, записных книжек и путевых очерков Дж. Босуэлла «Жизнь Сэмюэля Джонсона». Эту книгу принято считать самой блестящей биографией, написанной на английском языке, которая, впрочем, представляет собой, если воспользоваться формулой Лоренса Стерна, не жизнь, а мнения великого человека.

Из книги «Жизнь Сэмюэля Джонсона»

1763

Мистер Томас Дэвис, в прошлом актер, владелец книжной лавки на Расселл-стрит в Ковент-Гардене, рассказывал мне, что Джонсон является его близким другом и часто приходит к нему домой, куда Дэвис не раз приглашал и меня. Увы, по неудачному стечению обстоятельств, нам до сей поры встретиться не доводилось. <…> И вот, наконец, в понедельник 16 мая, когда я, откушав чаю с мистером Дэвисом и его супругой, сидел в задней комнате, в лавку неожиданно вошел Джонсон. Приметив гостя через стеклянную дверь, мистер Дэвис объявил мне о его приближении трагическим шепотом, точно исполнял роль Горацио, предупреждавшего Гамлета о появлении духа его отца: «Принц, смотрите: вот он!»[228] Тут я обнаружил, что портрет Джонсона кисти сэра Джошуа Рейнолдса, где доктор изображен сидящим в кресле в глубоком раздумье вскоре после выхода в свет своего Словаря, имеет поразительное сходство с оригиналом. <…> Мистер Дэвис назвал меня и почтительно представил Джонсону. В этот момент я, признаться, испытал сильнейшее волнение и, вспомнив, что Джонсон недолюбливает шотландцев, о чем давно уже