Ангельский рожок - Дина Рубина

Аристарх говорил не повышая голоса, мягко, даже сострадательно глядя на пожилого сухонького господина, что сидел в кресле напротив, как школьник, держа красивые аристократические руки на худых коленях. Между тем врач внутри него отметил, что надо бы дать Володе ещё таблетку (хорошо, что захватил всю упаковку!), да ещё одну оставить на утро, на всякий пожарный. А там уже доктор Шпринцак…

– Ты хотел посмотреть мои документы, Володя? – спохватился он. – Я вспомнил, при мне водительские права, а там фамилию набирают латиницей.

Он полез в задний карман джинсов, Володя руками замахал:

– Прекрати, Сташек, перестань! Ну, прости ты меня за этот… за эту… за страх этот подлый!

– Просто ты перенервничал. Мне кажется, это всё вместе: длительный стресс, усталость и горе, конечно. Тебе бы какой-нибудь мягкий антидепрессант попить.

– Да, я уже думал… – вяло согласился Володя. – Принимал где-то с месяц после смерти Анны, потом бросил. Для меня это неприемлемо. Не могу быть тряпкой с разжиженными мозгами. Я ведь привык владеть – собой, ситуацией… Я ведь крепкий орешек, мой друг, в нашей профессии нежности маловато. К тому же это непременно просочится, непременно станет известно среди клиентов – для моего дела реклама не из лучших. Человек со слабыми нервами не может заниматься тем, чем занят я.

Он вздохнул и передернул плечами, словно замёрз.

– Мне казалось, я справился, взял себя в руки. Но… вот сейчас: что делать? Я просто в шоке. Как вести себя – с ним? Порядочный человек, каким я себя считаю, должен бы в полицию заявить или… я не знаю – сообщить в министерство внутренних дел? Но ведь он – страшный человек, Сташек. Знаешь, однажды, когда я привез Анну в клинику на сеанс химиотерапии, я в холле увидел там русского парня, одного из тех, кто повсюду сопровождал Бугрова… своего хозяина. Парень был на костылях, с забинтованной головой, и кисть правой руки – в гипсе. Он встретился со мной глазами и тут же сделал вид, что не узнал. Но я окликнул его, спросил – что случилось, бедняга? Он сквозь зубы так: авария, мол. И добавил: «ошибся». Странное в этой ситуации слово, я подумал, он имеет в виду дорожную оплошность… но он повторил с какой-то адской гримасой – и я сразу всё понял. Ошибся! И его наказали… Вот так-то. И что ж теперь мне: делать вид, что ничего не случилось? Продолжать заниматься делами человека, укравшего твоё имя? А как же ты?

Аристарх улыбнулся, подался к Володе, ладонью по руке похлопал:

– А я, как видишь, отлично живу, не очень задумываясь об этом мерзавце.

Он помолчал, задумчиво проговорил:

– Однако мне вот что непонятно: у него ведь наверняка других «настоящих-убедительных» паспортов до хрена. К чему так долго использовать моё имя? Счета там, или что ещё, тоже ведь открыты и крутятся на этом паспорте? Зачем ему это? Вероятность нашего столкновения, конечно, мизерная, миллионная доля процента, но… вот случилось же: мы с тобой встретились. Разве что он считал, что меня давно нет на свете… – и самому себе пробормотал: – А что, вполне возможно: проверил по своим каналам, что такого человека в России нет. Я ведь внезапно уехал, и с концами. Потерялся, исчез с радаров…

Из открытой двери балкона повеяло наконец ветерком, взошедшая луна – яркости и голубизны необычайной – принесла с собой облегчение. Длинная занавеска на просторном, во всю стену, окне шевелила подолом, как испанская танцовщица перед выходом на сцену.

Аристарх подошёл к массивной тумбе у стены, открыл дверцу бара:

– Не возражаешь? Глоток чего-нибудь крепкого… до зарезу!

– …и мне плесни, пожалуйста!

Доктор сурово погрозил пальцем, но, выбрав бутылочку виски, разлил в бокалы грамм по пятьдесят. Молча выпили.

Володя покатал во рту глоток, проговорил:

– Знаешь, вот живёшь так, в сущности, одинокой кочерыжкой. Друзья, конечно… Впрочем, их совсем не много, и у каждого свои проблемы, свои болезни. Кто-то уже покинул этот свет. А живу я, Сташек, в прекрасной стране с безукоризненными законами, в абсолютно волчьем окружении: профессия такая. Ежеминутно рвать постромки, держать ушки на макушке… Чёртово напряжение мозгов и нервов: ведь в твоих руках чужие несметные бабки! Потом у тебя едет крыша от усталости и горя, и дочь посылает тебя на какой-то там, чёрт его знает, курорт, – всё по телефону. Правда, она говорит: «Папа, я обязательно подскочу собрать тебя!» – но как-то не получается, она в Женеве, занятой человек, у неё в университете три докторанта должны защищаться. И ты собираешься сам, старый недотёпа. Делов-то: закинуть шмотки в чемодан, как попало. Понимаешь ли, чемоданы всегда собирала Анна – она такая аккуратистка, такая… я всегда шутил, что вот она-то и есть настоящая зомбированная азиатка! Словом, ты прилетаешь лечиться. А здесь всё чужое, жара, сердце бухает в горле, наваливается слабость, тяжесть во всем теле… И вдруг некий доктор в коридоре, – случайная встреча, ошибка! – уже собравшись домой, смотрит на твою потерянную физиономию и зазывает к себе, и возится с тобой, как нанятый. И ты торопишься рассказать ему всю свою жизнь, только бы он не ушёл, только бы не покинул тебя ещё минут десять! А потом этим доктором оказываешься ты. Ты, братишка! И потому… – Голос Володин сорвался, он прокашлялся, выждал мгновение… и проговорил уже спокойно и холодно: – И потому к чёрту всю хлёбаную этику моей работы, к чёрту профессиональные секреты, а меня самого уж и подавно – к чёрту! Я, может, скоро сдохну, но, по крайней мере, не буду грызть себя поедом оставшееся время.

Медленно, словно расправляясь, словно выпрастываясь из морока, Володя поднялся и подошёл к окну. Отодвинул занавеску и с минуту глядел на разгоравшуюся розовую луну: свет был настолько ярким, что его седые усы и брови тоже казались розоватыми. В звёздной пыли сияли крупные созвездия, небо дышало, шевелилось, ворочалось – казалось живым и многослойным. С каждой минутой на нём проступали всё новые горящие искры, голубые, белые, красноватые. И всё это сокровище вселенной ежесекундно творило новую единственную ночь.

«Какие здесь невероятные звёзды!» – еле слышно пробормотал Володя. И обернулся к Аристарху:

– Сейчас я тебе расскажу, братишка, почему, несмотря на опасность разоблачения, пусть и невероятно малую опасность, этот самый Пашка существует под твоим именем, – произнёс Володя. – Он просто обязан быть тобой, понимаешь? Вряд ли выгорит то, что он задумал, но… пока есть хоть малейшая надежда на это, он обязан! быть! тобой!

Он подошёл к журнальному столику, взял свой бокал и одним глотком прикончил оставшийся виски.

– Тебе известно что-нибудь о банковской ячейке, арендованной одним из твоих предков? – спросил, ставя на стол пустой бокал. – Это было очень давно, в конце пятидесятых годов девятнадцатого века, в одном из небольших семейных банков Цюриха.

– Известно, да! – живо отозвался Аристарх, удивляясь, что много лет не вспоминал и совсем не думал об этом. – Семён Аристархович Бугров его звали, как моего отца. Ха! У меня в роду два мужских имени чередуются, как бедный узор на платье приютской сиротки. Хочешь не хочешь, а быть тебе либо Семёном, либо Аристархом – выбор небогатый. Если б у меня родился сын, я просто обязан был бы назвать его Семёном. В честь бати, понятно. Семейная традиция…