Когда запоют мертвецы - Уна Харт

Ужинать они не стали. Диса опасалась променять сноровку на сытое брюхо, а Эйрик хотел сохранить при себе ту остроту мысли, что дает только голод. Девушка украдкой рассматривала его лицо, омытое лунным светом и казавшееся в нем каким-то кротким и мечтательным. В пасторе проступили черты брата, и девушка не могла разобрать, нравится ли ей этот новый Эйрик больше или меньше того, что всю дорогу посмеивался над ней и дразнил.

– Вы не похожи на тех священников, что я знаю.

Это было правдой. Взять хотя бы пастора Свейнна – человека, таившего в себе много секретов. С того происшествия в канун Рождества, о котором Диса старалась не вспоминать, а потому вспоминала каждый день, ее мнение о преподобном переменилось. Она обнаружила в пасторе Свейнне странную воинственную боязливость. Напор, с которым он вещал со своей кафедры, больше не мог ее обмануть. В нем чувствовалась тревога, как в человеке, который орет на бездомных псов, обступающих его со всех сторон.

В Эйрике этого не было: ни напора, ни страха. Но ощущалось нечто иное, что все время ускользало от нее, не давалось пониманию.

– Чем же? – Эйрик улыбнулся, и вокруг глаз у него образовались мелкие морщинки.

Он мучается, подумала Диса. Его терзает то, что ей отведена роль вора и ловкача, а ему предстоит всего лишь отвлекать. Ну что ж, «все дела твори в смиренномудрии, во имя нашего Спасителя Иисуса Христа, и этим твой плод будет вознесен до Неба»…

А еще ему правда хотелось знать, в чем его отличие от остальных священников. Диса не понимала, тщеславие это или неуверенность, знала только, что и Эйрик пока ее саму не разгадал. Значит, не время.

– Ну вот вы о душе мало говорите, преподобный. Каноников же хлебом не корми, дай потолковать об адских муках, о грехе… Быть может, пока не поздно, дадите и мне наставление?

К порогу постоялого двора почти неслышно подкатила небольшая крытая карета, запряженная единственной черной лошадью, чья грива в лунном свете отливала сталью. Возницей был сам Кристоф, как будто опасался доверить кому-то столь важную миссию. Эйрик набросил на плечи плащ и надел шляпу. На улице, думала Диса, он полностью сольется с темнотой. Эйрик снова улыбнулся, на этот раз тепло и искренне, перекрестил ее и, неожиданно взяв за плечи, придвинул к себе и поцеловал в лоб.

Диса замерла, таким неожиданным был этот его порыв. Губы у него были горячими. Отстранившись, он сказал:

– Наставление о душе у меня всегда простое, дитя мое. Постарайтесь ее сохранить.

С этими словами, развернувшись, он отправился прочь, оставив ее готовиться к собственной роли. Драуг с придурковатым видом бойко последовал за ним.

* * *

После того, как Тоура обучила Дису травам, ни одна дверь больше не была для нее заперта, если при себе была замок-трава, хамрендабоук. Добыть ее было не так сложно: требовалось лишь посадить в топкую болотистую почву вырезанный из земли конский след, что лошади оставляют в дни переезда накануне лета, а потом дождаться мессы святого Йоуна и тогда уже собрать. Гораздо труднее было сушить – на ветру, но так, чтобы солнце не попалило хрупкие листочки. В солнечные дни Диса прятала ее в сарае, а в пасмурные и ветреные снова доставала, раскладывая на пороге так, чтобы никто не растаскал. Та трава, что болталась у нее на шее, досталась ей из запасов Лауги.

Дорога до двери университета заняла не так много времени, но Диса знала: этот путь по узким мощеным улочкам будет ей сниться еще долго. На входе не нашлось ни навесного замка, ни задвижки – тут механизм спрятался в недрах дверей. Диса сняла с шеи шелковый шнурок с вырезанным из дерева коробком размером с фалангу большого пальца и, нащупав замочную скважину, осторожно приложила к ней. Сначала ничего не происходило. Тишина стояла такая, что Диса слышала клокотание крови у себя в ушах. За те несколько мгновений, что замок упрямо помалкивал, она перебрала в голове еще тысячу запасных планов и обругала двери последними словами. Наконец в замке раздался хруст, с противоположной стороны что-то металлическое шмякнулось на землю, и дверь приоткрылась.

В прошлый раз, когда Ауэрхан вел ее коридорами, приходилось считать шаги, чтобы не заплутать, и сейчас Диса боялась сбиться и свернуть не туда. Нащупав ступени на четвертый этаж, она испытала такое облегчение, что руки и ноги обмякли, словно набитые соломой мешки. Коридор – и последняя дверь, третья справа, которая должна была привести ее в кабинет Кристофа. Она оказалась не заперта. Как недальновидно!

В душной темноте Диса не сразу вспомнила, где расположена печка. Достав из-за пазухи свечу, она вытянула рукав и обернула им ладонь, чтобы не обжечься, пока открывает створку. Внутри тлели, сверкая, угли. Воровка подпалила фитиль и зажгла одну за другой оплавленные свечи по всей комнате. Кабинет со вчерашнего дня ничуть не изменился, разве что на доске для игры в «Лис и гусей» теперь не хватало одной шашки. Кристоф даже не удосужился убрать ту самую книгу обратно в шкаф. Она так и лежала на столе, и кожаный переплет отливал глянцем. Сейчас в гримуаре действительно мерещилось нечто дьявольское. Дисе показалось, что, сморщившись, кожа складывается в уродливую морду, искаженную яростью.

Диса схватила книгу и сунула ее под мышку. Девушка была готова к чему угодно: что обложка обожжет ей пальцы, что складки кожи отрастят зубы и вцепятся в ладонь, что книга застонет или закричит, – но ничего из этого не произошло. Гримуар смирно лежал под ее рукой, не издавая ни звука, не шевелясь, ничем не выдавая своего магического происхождения. На Дису навалилось такое невероятное облегчение, что она, глядя на полную луну за окном, едва не расплакалась. Чувство поражения следовало за ней по пятам все то время, что они с преподобным Эйриком провели в пути. Оно было горше стыда или вины, мучило хуже голода и бессонницы. Если бы ее план не удался и пришлось бы вернуться в Исландию с пустыми руками, это бессилие преследовало бы Дису всю жизнь.

На все ушло пара минут, свечи едва успели пустить первые восковые слезы. Раз время осталось, не грех было и оглядеться. Когда еще представится возможность взглянуть на обиталище настоящего чернокнижника? Не такого, как преподобный Эйрик – этот-то и чудес, поди, за свою жизнь никогда не совершал…

Диса шагнула к шкафам. Книги чуть слышно перешептывались между собой, но, почувствовав ее приближение, смолкли и затаились. Девушка не стала трогать заколдованные страницы – эта не укусила, так, чего доброго, другая палец оттяпает. Зато она потрясла и поковыряла все загадочные склянки с латинскими надписями на этикетках и потрогала расставленные на полках косточки маленьких животных. Лапки одних были так коротки, что едва ли могли бы унести их от хищников, другие же и вовсе были лишены конечностей, представляя собой один длинный хребет. Диса догадалась, что последние, должно быть, и есть змеи. Раньше она их никогда не видала и только здесь, в Германии, рассмотрела на вывесках аптечных лавок да один раз углядела смутное шевеление в траве.

Дверь в комнату с альковом была приоткрыта, и Дису вдруг потянуло туда, как мошку на свет. Она взяла свечу и заглянула в темный проем. Стараясь не задеть балдахин, поднесла огонек к тяжелому бархату, рассматривая золотую вышивку и завязки с кистями, перехватывающие ткань. Одной свечи не хватило бы, чтобы осветить спальню Кристофа целиком, а больше Диса нести сюда опасалась, так что решила, что любопытство ее удовлетворено и пора возвращаться. Но, разворачиваясь, она со всего размаху стукнулась пальцем ноги о что-то металлическое, чудом не выронила свечу и закусила кулак, чтобы не вскрикнуть.