Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг

А еще маннеране, как будто всех этих благ недостаточно, объявили себя священной землей Бортена и умножают выгоду, принимая в своих святынях паломников. Казалось бы, местом паломничества должен быть Трейш на западном побережье, где наши предки написали Завет. В Трейше в самом деле есть храм, и западные жители, слишком бедные для путешествия в Маннеран, его посещают, но Маннеран провозгласил себя как святая святых. Следует помнить, что это самая молодая из наших провинций, не считая отколовшегося Крелла, но их убежденность и энергия сделали свое дело: святая земля, и всё тут. В этом есть своя ирония, ибо маннеране соблюдают Завет хуже, чем все их двенадцать соседей: тропический климат их расслабляет, и они открываются друг другу так, что в Глене или Салле их ославили бы обнаженцами. Однако у них есть Каменный Собор, где будто бы постоянно случаются чудеса, где являлись во плоти сами боги всего лишь семьсот лет назад, где каждый родитель мечтает дать своему ребенку взрослое имя. На праздник наречения имени сюда стекаются со всего континента, обеспечивая прибыль содержателям маннеранских гостиниц. Я и сам получил имя в Каменном Соборе.

21

Когда мы пришвартовались в Маннеране и начали разгружаться, я сошел на берег, получив свое жалованье. У причала полагалось получить пропуск иммиграционной службы. Меня спросили, долго ли я здесь пробуду. Я, не моргнув глазом, ответил «трое суток», хотя намеревался остаться в Маннеране до конца своих дней.

Я был здесь дважды: в младенчестве, когда меня связали священными узами с Халум, и в семь лет, когда мне нарекли имя. Запомнились мне только краски: бледно-розовые, зеленые, голубые дома, темно-зеленая густая растительность, черные стены Каменного Собора. Теперь эти краски и забытые образы детства снова обступили меня. Маннеран построен не из камня, как наши северные города, а из искусственных материалов, раскрашенных в пастельные, сверкающие на солнце тона. День был ясный, и каждый фасад пылал так ярко и весело, что я заслонял глаза. Каждая улица имела свой облик. Маннеранские архитекторы любят украшать здания узорными балконами, завитушками, разноцветной черепицей, пестрыми оконными навесами; на мой северный взгляд все это сливалось в сплошную неразбериху, но постепенно передо мной вырисовывалась изящная соразмерность. Зелень присутствовала везде: деревья по обеим сторонам улиц, плющ на стенах, цветы вдоль тротуаров, листва в потаенных внутренних садиках. Буйство джунглей вливалось в строгие городские формы. Таков Маннеран – чувственный, томный, истекающий спелым соком.

Детские воспоминания не подготовили меня к здешней жаре. Влажный тяжелый пар заволакивал улицы – его хотелось выжать из воздуха. На мне была плотная серая форма гленского торгового флота, через десяток шагов меня стало одолевать желание сорвать ее с себя и идти дальше голым.

Адрес Сегворда Хелалама я нашел в телефонной книге, взял такси и поехал туда. Хелалам жил в красивом пригороде с большими домами и водоемами. Высокая кирпичная стена отгораживала его особняк от улицы. Я позвонил у ворот и стал ждать. Мой таксист тоже ждал, зная наверняка, что меня не впустят. Когда из дома отозвался кто-то, не иначе дворецкий, я сказал:

– Киннал Даривал Саллийский, названый брат дочери верховного судьи, желает видеть отца своей названой сестры.

– Принц Киннал умер, – тут же ответили мне, – а ты самозванец.

– Посмотри сам, умер он или нет, – сказал я и поднес к объективу камеры свой паспорт. – Перед тобой Киннал Даривал, и он тебе не завидует, если ты ему не откроешь!

– Паспорт можно украсть. И подделать.

– Открывай немедленно!

Ответа не было. Я позвонил снова, и дворецкий сказал, что вызовет полицию, если я сейчас же не уберусь. Таксист, стоявший на другой стороне улицы, вежливо кашлянул. Этого я не предвидел. Что же теперь делать? Возвращаться в город, снимать жилье, написать Сегворду и предъявить доказательства, что я еще жив?

К счастью, я был избавлен от всего этого. К воротам подъехал черный автомобиль, в каких ездят высокопоставленные особы, и из него вышел Сегворд Хелалам, верховный судья Маннеранского порта. Он был тогда на вершине своей карьеры и держался с королевским достоинством – невысокий, но хорошо сложенный, с красивой головой, цветущим лицом, благородной белой гривой, сильный, целеустремленный. Ярко-голубые глаза могли вспыхнуть свирепым огнем, нос походил на клюв хищной птицы, но теплая улыбка смягчала это. В Маннеране его знали как мудрого и терпимого человека. Я устремился к нему с возгласом:

– Названый отец!

Он посмотрел на меня растерянно, и два высоких охранника, приехавших вместе с ним, тут же заняли позицию между нами.

– Ваша охрана может не волноваться, – сказал я. – Разве вы не узнаете Киннала Саллийского?

– Принц Киннал умер в прошлом году, – сказал он.

– Печальная новость для Киннала. – Я выпрямился, скроил принцеву мину впервые после ухода из Глейна и так грозно повел рукой в сторону телохранителей, что они отступили. Сегворд пристально смотрел на меня. В последний раз мы виделись на коронации брата, с тех пор прошло два года, и я окончательно перестал быть ребенком. Мышцы мои окрепли после года на лесосеке, лицо стало обветренным после зимовки в деревне, после нескольких недель в море я выглядел нечесаным и немытым. Сегворд, заметив и отбросив все эти перемены, вдруг бросился ко мне и обнял так пылко, что я едва устоял на ногах. Он вык– рикнул мое имя, я ответил тем же ему; ворота отворились, он ввел меня внутрь, и я увидел перед собой белое величественное строение, цель моих долгих странствий.

22

Мне отвели прекрасную комнату. Две молоденькие служанки сняли с меня пропотевшую матросскую робу, проводили, хихикая, в облицованный плиткой бассейн, помыли, надушили, подстригли, подровняли бороду – трогать и щипать их не возбранялось. Мне принесли одежду из белой, прозрачной, прохладной ткани – я не носил такой с тех пор, как жил во дворце. К ней прилагались украшения: тройное кольцо (с частицей пола Каменного Собора, как я узнал позже) и древесный кристалл из Трейша на кожаном шнурке. После всех этих процедур меня сочли достойным предстать перед главным судьей. Сегворд принял меня в своем кабинете – так именовался огромный чертог, которого бы и дворец септарха не постыдился, и судья восседал там на троне. Я почувствовал легкое раздражение: Сегворд не принадлежал к королевскому роду и даже аристократом не был – славу и богатство он обрел лишь благодаря своему посту.

Я сразу спросил о Халум.

– Она здорова, – сказал судья, – хотя душа ее омрачена известием о твоей мнимой смерти.

– Где она сейчас?

– Отдыхает на острове в Сумарском заливе, в другом нашем доме.

Меня пробрало холодком.

– Она замужем?

– Нет, о чем сожалеют все любящие ее.

– Но у нее кто-то есть?

– Нет… она хранит целомудрие, насколько я знаю. Но ведь она совсем еще молода. Ты бы поговорил с ней, Киннал, объяснил ей… Она пока еще может сделать хорошую партию, а через несколько лет ее оттеснят девушки помоложе.