Голубые огни Йокогамы - Николас Обрегон

— Боже мой, там и правда была девочка!

— Вы знаете, как ее зовут?

— К сожалению, нет. Может, слышала… Но это было так давно!

— Хидео Акаси говорил с вами о планируемом самоубийстве?

— Нет, не припомню.

— Ни разу? Никогда не говорил, что ему незачем жить? Что он лишь бремя для вас и для других? Не жаловался на ощущение загнанности или невыносимую боль?

Она покачала головой.

— Может быть, он прощался со своими близкими? Раздаривал особо ценные вещи?

— Нет. Иногда он был словно опустошен. А порой страшно агрессивен. Он то игнорировал мое присутствие, то вел себя с крайним раздражением. В общем, как я уже сказала, на него фатально повлиял случай на фуникулере. Но что касается мыслей о самоубийстве — это вряд ли.

— Госпожа Татибана, что вы думаете о самоубийстве вашего бывшего мужа?

— Что за странный вопрос? Конечно, это ужасно. Но какое это имеет к нам отношение?

— Хорошо, я перефразирую. Его прыжок с Радужного моста вписывается в его линию поведения?

Юми прикусила губу.

— Я давно его не видела…

Она передернула плечами и поднесла к губам чашку, не осознавая, что чай уже допит.

Тут у Иваты зазвонил мобильный.

— Прошу прощения.

Он отошел в другой конец балкона. От залива, раскинувшегося внизу, поднимался прохладный бриз. Далекие облака озаряли немые молнии.

— Да, Хатанака.

— Коко ла Круа только что вошел в клуб «Эклипс». Мне пойти за ним?

— Нет. Стой у выхода и смотри, чтобы он не сбежал. Буду через пятнадцать минут.

* * *

На улицу Догендзака обрушился ливень. Ива-та мчался мимо питейных забегаловок и отелей на час — дешевых китайских заведений в стиле парижских борделей и вавилонских гаремов. Красные фонари раскачивались на ветру, замызганные стены пестрели граффити, яркая светящаяся вывеска гласила:

Над головой нависала паутина блестящих черных проводов. Все свободное пространство занимали пустые синие пластиковые ящики. Горшки с чахлыми растениями превратились в гигантские пепельницы. Но постепенно дома становились выше, а улица шире. Было 11 вечера, и толпа густела на глазах. Здесь жизнь начиналась с наступлением темноты.

Наконец Ивата увидел вход в клуб.

Вдоль стены уже тянулась длинная очередь. Девушки жались в кучки под зонтиками, из-под которых наружу белыми облачками вырывалось их дыхание. Охранники клуба прижимали к уху ладони, словно они из службы сопровождения премьер-министра. Хатанака стоял напротив, держа куртку над головой. Ивата хлопнул его сзади по плечу.

— Ивата, ни хрена ж себе! Вы меня напугали.

— Он все еще там?

— Да. Я уже полчаса тут задницу морожу.

— Клуб занимает один этаж?

— Да. Двадцать третий. Охранники в курсе происходящего.

Ивата задрал голову, глядя на небоскреб, верхушка которого упиралась в сизую тучу.

Городские огни, как прекрасны они.

— Давай мне номер шефа твоего отдела, и завтра будешь официально в моей команде. Сроком на одну неделю. Он мне не откажет.

— Да вы чё, серьезно?

— Что, предпочитаешь выступать в роли шарика для патинко[29]?

Лицо Хатанаки просияло как масленый блин.

— Спасибо, Ивата. Я хочу. Просто…

— Обниматься будем потом. А теперь мне нужна твоя помощь. У меня возникла идея, когда я прочитал статью. Выясни, куда отвезли тело Акаси после того, как он сиганул с Радужного моста. Утром жду информацию.

— Вы что, подозреваете, что это не самоубийство?

— Просто выясни, куда увезли тело.

Он снова посмотрел вверх на отливающий серебром небоскреб, устремившийся в багрово-пепельную высь. У него закружилась голова.

— Ивата?

— А?

— Я говорю, мне пойти с вами или нет?

— Нет. Езжай домой. Тебе надо отдохнуть. Завтра у нас будет тяжелый день.

Ивата показал свой значок охраннику и зашел в лифт. Двери раскрылись на 23-м этаже, напротив стальной лестницы. Путь вниз заливал пульсирующий ультрафиолет, а стены сотрясались от мощного техно. Ивата оглядел танцевальный зал, и в его груди защемило от тревожного предчувствия. Сквозь вспышки света ему с трудом удавалось разобрать очертания помещения. С противоположной стороны, за грядой беснующихся тел, из огромного, во всю стену окна открывался вид на ночной город. Гигантский экран под потолком крупным планом демонстрировал диджейский пульт. Виниловый диск бешено вращался, напоминая черный водоворот. Струнные, подхваченные электронной волной, играли все выше. Ватага танцующих походила на гигантского осьминога с непрестанно меняющими окрас щупальцами — от красного до ядовито-синего, от синего до зеленого. Сюда пришли не общаться. Сюда пришли молотить ногами и с плотно сжатыми веками возносить руки вверх в приветствии пустоте.

Ивата вступил в толпу, словно в море трепещущей плоти. Разноцветные тела рейверов содрогались в экстазе. Басы били по ушам тяжелой артиллерией. Электронный голос пробасил:

Весь зал взвыл и задергался в упоении, прямо поросята, которым кинули корм.

Ивата увидел цилиндр.

Коко ла Круа — покрытый татуировками худощавый мужчина с длинными платиновыми волосами — самозабвенно подчинялся власти танцевального ритма в компании парня и девицы. Троица передавала по кругу бутылку шампанского.

Ивата начал было проталкиваться сквозь толпу, но инстинктивно метнулся за колонну. Цилиндр поворачивался.

Коко обернулся на кого-то позади себя.

Высокий человек с искусно загримированным лицом.

Я слышу звук твоих шагов.

Глаза его, неестественно широко раскрытые, представляли собой два идеально правильных круга с бездонными черными зрачками — как у кота Феликса из известного мультика. Что-то в этом было не так.

Господь — мой свет, мое спасенье. Кого страшиться мне?

И тут до Иваты дошло, что на лице этого человека была вовсе не краска, а маска — ярко-синий кобальт на фоне черно-смоляного черепа.

Наклонив голову, человек в маске говорил с Коко. Тот кивнул в ответ, снял цилиндр и протянул что-то незнакомцу, который с силой выхватил это из рук Коко и тут же отвернулся, махнув рукой на прощание. Неоновое мерцание лишь на секунду осветило его руку, но Ивата успел разглядеть: ладонь пересекал четкий диагональный шрам.