Неон, она и не он - Александр Солин

В десять они допили кофе, и он, не дав ей вымыть посуду, сделал это сам. Она переоделась в другое платье, легкое и доступное, которое не жалко было мять, и они пошли в гостиную.

– Не хочешь послушать Шопена? – спросила она, не зная, чем отвлечь от себя его жадный взгляд.

– Обожаю Шопена! – объявил он.

Она вставила диск, села на диван и позволила ему себя обнять. Прижимая ее к себе одной рукой, он другой подносил к губам ее ладонь и, покалывая легкой щетиной, нежно и протяжно целовал. Они слушали до одиннадцати, пока он не положил руку на ее колено и не двинулся выше. Тогда она освободилась от его объятий, села и сказала:

– Не здесь, Димочка. Давай лучше ляжем.

Возможно, в случайных местах и позах есть своя прелесть, но этого не любил Володя, который смотрел на них со стены. Они легли в кровать, и он сделал так, чтобы она умирала медленно, с удовольствием и не более двух раз. В эту ночь они спали под одним одеялом и от этого проснулись одновременно, а проснувшись, не сговариваясь, потянулись друг к другу…

После завтрака они расстались – она поехала на Петроградскую, он к себе домой. Договорились, что вечером он будет у нее. В течение дня он под разными предлогами звонил ей пять раз, а вечером, поцеловав ее, прошел с ней на середину гостиной и достал из кармана красную бархатную коробочку.

– Наташенька, дорогая моя! Я официально и с замиранием делаю тебе предложение стать моей женой и клянусь, что сделаю все, чтобы ты была счастлива!

Он открыл коробочку, и она увидела золотое кольцо, украшенное одиноким, гордым бриллиантом. Шутки в сторону, и она очень серьезно сказала:

– Хорошо, я согласна. Но при одном условии…

– Каком?

– Я буду носить его год, и если все будет хорошо, мы назначим день свадьбы.

– Согласен! Позволь мне его тебе надеть!

Подставив палец, она испытала малоторжественное любопытство, угадал ли он с размером. Он и тут угадал – кольцо скользнуло и уселось на пальце по-домашнему.

– Значит, мы теперь жених и невеста? – возбужденно блестя глазами, спросил он.

– Выходит, так! – улыбнулась она.

Все ее мужчины начинали с кольца.

То были золотые дни его счастья, и в них она – лучезарный бриллиант его очарованной души. Как полная луна взошла она над туманным ландшафтом его одиночества, и он, завороженный серебряной мишурой ее лучей, поспешил за ней, не глядя под ноги и не спуская с нее глаз.

Его словно снабдили крыльями и освободили от пудовых гирь. В распахнувшемся поле зрения, во всех его видениях и предвидениях, среди неслышимых, неосязаемых и непознаваемых субстанций – везде один ее парящий над миром свет. С ним были повсюду ее сияние, ее изнеможение и тихий смех мерцающей темноты, а нежный аромат ее духов теперь мешался с его одеколоном. Всё, что было до нее, оказалось лишь предчувствием их встречи. Это ее руку не хотел он отпускать много лет назад. Это для нее хотел он петь, читать стихи и рисовать. И теперь ему открывались, наконец, двери, дверцы и дверки непогрешимой истины по имени любовь. Он жил, не желая замечать никого вокруг, потому что мир уже был не мир, а механический спектакль, где играли куклы, из которых живые – только он и она. Все, что было с ним раньше, померкло и растаяло.

С ней ли, без нее ли, он не уставал восхищаться ею, пока восхищение его не превращалось в испуганную мысль – не спит ли он, и на самом ли деле эта красавица отдалась ему, сорокалетнему мужчине, ростом выше среднего, слегка грузноватому, лысоватому и картавому. Ему казалось, что он всегда, еще до начала их знакомства знал, какой гибельной властью обладает ее тело. В ней жила та редчайшая порода, что не позволяла ей ни толстеть, ни худеть и счастливым сочетанием пропорций и объемов вызывала у соперниц злую, неутолимую зависть. При ходьбе она без всяких усилий с ее стороны укладывала следы в ниточку, тогда как большинство женщин оставляют после себя две параллельные кривые и, разговаривая по мобильному, отставляют локоть. Она же свой локоток прижимала, как и занятую сумочкой руку, отчего шла навстречу судьбе, как по подиуму.

«Что за божественное у нее тело!» – восхищался он, любуясь подтянутой, удлиненной соразмерностью ее фигуры. Он с замиранием наблюдал, как вывернув в локтях тонкие руки, она скидывала у него на виду лифчик, а затем запускала пальчики в кружевные слипы, чтобы освободить себя от их тугого зазнайства. Недовольно сморщившись, они покидали теплое насиженное место, заставляя ее при этом поклониться их мягкой уступчивости. Незнакомая с кормлением грудь ее округлялась, слегка провисая и целясь набухшими наконечниками в окатыши коленок. Те, в свою очередь, храбро кидались сквозь раздвинутые кружева им навстречу, испуганно прячась при сближении и вновь проступая при расставании. Избавившись от трусиков, она выпрямлялась, грудь ее призывно тяжелела и вместе с чуть выпуклым животом и гладким точеным веретеном бедер устремлялась на встречу с его волшебными руками и чародеем-челноком.

“You are so beautiful to me…” – пел Джо Кокер.

Лаская штрих-код ее губ и распаляя оркестр ее трепетных инструментов во главе с бархатной виолончелью, он дирижировал симфонией ее ахов и вздохов, сдавленных стонов, сухих рыданий, предсмертных криков и посмертных глиссандо, а после, лежа рядом с ней и слушая, как тают раскаты финальных аккордов, вспоминал время, когда жил на Петроградской, где во Владимирском соборе звонили в колокола. Помнится, он застывал и завороженно прислушивался к их повелительному всепроникающему гулу, не в силах разгадать их требовательный призыв и значение, тайну которых невразумительные объяснения родителей лишь усугубляли. Теперь тот же повелительный гул и требовательный призыв слышал он внутри себя, любуясь густыми, незнакомыми с краской каштановыми волосами, слаженными чертами удлиненного лица с чуть бледной, тонкой и чистой кожей, упрямством скул – обителью непростого характера, черной гвардией ресниц, охраняющих два суверенных государства-близнеца, прямым задорным носиком над пухлыми губами, безукоризненно гладким подбородком – резным резюме ее зрелой, ухоженной красы. Чистые, звонкие колокола того возвышенного храма красоты, которым она была и где ему позволено было служить.

В его чувстве к ней и вправду было что-то религиозное. В очередной раз сраженный ударной волной любви, он лежал рядом с ней, испытывая почтительное удивление перед таинственным назначением их добровольного потрясения. Почему даже имитация сотворения человеческой жизни сопровождается обоюдной очистительной бурей ее лже-творцов? Зачем эта сладкая смерть, если бесплодная половая жизнь не нарушает равновесие Вселенной? Ведь в этом случае все должно быть устроено гораздо проще и рациональнее!

Через неделю после их первой близости Наташа побывала у него дома. Вера Васильевна, взглянув на нее, поджала губы и всю их встречу оставалась крайне немногословной, покинув их при первой же возможности. Оставшись с сыном наедине, она каркнула о будущей невестке с прозорливостью вороны: