Книга теней - Джеймс Риз

– Конечно, конечно, – промолвила Себастьяна, что должно было означать: конечно, пойди успокойся.

Хотя мучитель покинул ее, сестра Клер понимала, что ей лучше не двигаться. Она лежала на полу и вопила. Рубаха из старой мешковины задралась до пояса, обнажив срамные места, равно как и похожие на крупные стежки шрамы по краям живота.

Мадлен поспешила напомнить, что время уходит. Она сказала, что все уже собираются внизу, они наверняка слышали шум борьбы между Асмодеем и сестрой Клер, звон цепей и грохот хлопнувшей двери.

– Они приписывают все это нашествию демонов .

– Хоть в этом они правы, – отозвался священник.

Асмодей обернулся, чтобы взглянуть на Мадлен, которая пододвинулась ближе к отцу Луи.

– Да свершится так! – произнес он торжественно. – Пускай приходят, чтобы умереть один за другим! И если вся кровь их прольется, мне и того будет мало!

– Моп Dieu! – воскликнула Себастьяна. – Какая драма! – Ее внимание было поглощено содержимым извлеченного из свертка футляра. – Ты возвращаешь меня в лучшие дни итальянской оперы!

Отец Луи подстрекательски рассмеялся, и это разволновало Асмодея еще больше.

– Я не люблю, когда она , – и он указал на Мадлен, – говорит, что мне делать, когда…

– Не кипятись, дружище, – прервал его отец Луи. – Она лишь сказала, что следует поторопиться, раз мы решили, что эту ведьму нужно спасать.

– Эту ведьму нужно спасать , – эхом отозвалась Мадлен. То был призыв, и она повторила его дважды.

Я догадалась, что она имеет в виду меня. Ведь это я была той ведьмой, которую предстояло спасти. Я заключила это не из недавних слов Себастьяны, а скорей из того, что именно я нуждалась в помощи. Причем не терпящей отлагательства.

Тогда мне и в голову не пришло поинтересоваться, какую роль сыграла Мадлен в событиях того утра. Лишь позже узнала я, что, пока наше внимание было поглощено схваткой Асмодея с монахиней, Мадлен потихоньку покинула нас и, незримая, унеслась в монастырские коридоры и кельи, после чего возвратилась, прежде чем мы успели заметить ее отсутствие. Затем она проделывала это снова и снова, но уже докладывала о том, что творится в монастыре.

– Хорошо. Пора начинать, – решила Себастьяна.

– Начинать что? – спросила я.

– Т-с-с, милочка. Делай, как я скажу, и не задавай вопросов.

Себастьяна подала мне знак забраться на стол, я повиновалась. И, лежа на нем, наблюдала за тем, что делают мои спасители.

Отец Луи расчистил на столе вокруг меня место, сложив помеченные буквой «S» книги на подоконник, убрал подальше блюдо и серебряные приборы, а затем взял в руки разорванное платье, заляпанное вином и кровью. Мадлен взяла оставленный мне селянами черствый хлеб, размочила его в вине и, отщипывая кусочки, скормила Малуэнде, которая то и дело принималась шипеть на сестру Клер из дальнего, наиболее темного угла библиотеки. (Невероятно, однако наперсница моя действительно вернулась. Теперь я не сомневалась, что именно она закусила ночью потревожившей меня крысою.) Как мне ее не хватало! Она сидела теперь в углу, по-видимому, в полном здравии, ушки ее по-прежнему были отрезаны, однако полет из окна библиотеки, по всей видимости, ничуть ей не повредил. Я почувствовала такое облегчение, когда вновь увидела свою кошку, такое облегчение!

Пока Себастьяна была занята содержимым бархатного футляра, Асмодей вновь приблизился к сестре Клер и склонился над ней. Я наблюдала за этим со стола. Мне показалось, что он опять хочет ударить ее. Судя по тому, что сестра Клер попыталась по-крабьи отползти от него, она ожидала того же. Асмодей настиг ее одним прыжком. Он, словно башня, возвышался над съежившейся монахиней, чья ветхая рубаха, задравшись, обнажила теперь большую часть ее тела. Тогда я и увидела те следы, которые оставили на нем когти моей наперсницы, – должно быть, при борьбе с Асмодеем раны открылись и опять начали кровоточить. Сестра Клер молилась. Обращаясь к Богу вслух, она вопрошала Его, зачем Он явил ей Сатану, – на что Асмодей отвечал:

– Да ты ничего еще и не видела, та chere[44], – и одним сильным рывком содрал с нее рубаху. Затем он сорвал и власяницу, которую монахиня втайне носила под рубахой, и я увидела новые шрамы, страшные свидетельства пустосвятства, темные и гноящиеся, крест-накрест опоясывающие ее чресла: то были следы от шипов на черенках роз, вшитых ею в рубаху для достижения большей святости, которые во сне царапали ей кожу, глубоко в нее вонзаясь. – Вот оно что, – проговорил Асмодей, словно сделав открытие. – Похоже, добрая сестрица имеет пристрастие к боли. Очень интересно. – Он наклонился, вновь поднял с пола все ту же цепь и, сунув ее под нос монахине, сказал: – Кажется, сегодня тебе повезет, святенькая моя. – И он ковырнул пальцем темный шрам на ее боку, что заставило сестру Клер поморщиться.

Я отвернулась и посмотрела в окно.

Но он ее не ударил. Все, что он сделал, – это поднял ее, не выпуская из руки цепь, и положил голой на библиотечный стол – так, чтобы я и она, лежа голова к голове, заняли его во всю длину. Теперь я уже не могла видеть ее, хотя могла ощущать ее присутствие – слишком близко та находилась – и, разумеется, слышать ее вопли, пока Мадлен, заявив, что с нее довольно, не оторвала от розового платья лоскут и не сделала из него кляп, чтобы заткнуть монахине рот. Тогда я вновь услышала знакомое позвякивание, – должно быть, Асмодей приковывал сестру Клер цепями к столу; вероятно, он использовал те самые кандалы, которые прежде были на мне, но, может, и какие-то другие. Прикованная ими к столу, сестра Клер могла теперь лишь извиваться и перекатываться с боку на бок. Ее приглушенные кляпом взвизгивания и молитвы, проклятия и звяканье цепей… должно быть, она истощила терпение моих спасителей, ибо я услышала, как они совещаются, – мужчины засмеялись, когда Мадлен в первый раз упомянула о кошке, и в следующую минуту я поняла, что они посадили мою Малуэнду на грудь сестре Клер. Чтобы утихомирить. Так ведьмам клали на грудь тяжелый груз. Себастьяна лишь попросила киску не увлекаться и пользоваться когтями в меру.

– И только если понадобится, – добавила она.

Крики сестры Клер прекратились. Вернее сказать, сменились мольбами и новыми молитвами, произносимыми плаксивым, заискивающим голоском. Я могла точно определить, что она молится, даже несмотря на то, что кляп заглушал слова. Сам звук ее голоса был наполнен страхом. Но кошка есть кошка, и монахине пришлось лежать под ней смирно. Мне пришло в голову, не в обмороке ли она; я почти жалела ее. Почти.

– Ты готова? – спросил Асмодей.

– Почти, – отозвалась Себастьяна, продолжая чертыхаться себе под нос по поводу содержимого бархатного футляра, затем подошла ко мне очень близко и принесла извинения за то, что мне придется вновь обнажиться. Прежде чем я успела спросить зачем, рядом со мной появился священник и, словно тонкую кожицу, снял с меня голубой шелковый плащ, в который совсем недавно завернула меня Себастьяна. Теперь он бережно «развернул» меня, словно ниспосланный ему дар. Он пожирал меня глазами, исследуя горящим взглядом все мое тело. Восхищаясь мной.