За мертвой чертой - Александр Кучаев

– Ничуть. Я не враг себе.

– От таких, как ты, всего можно ожидать, – Береснев снял фуражку, положил её на стол рядом с бриллиантом и вытер носовым платком обширную лысину. – Ладно, рассказывай. Скажи сначала, сколько этот камешек может стоить?

– Приблизительно, столько же, сколько стоят четыре тонны золота.

Начальник тюрьмы недоверчиво покачал головой и долго смотрел на меня, не произнося ни слова. Лицо его неожиданно стало наливаться синей кровью. Мне показалось, что у полковника возникли проблемы с дыханием. Воспользовавшись паузой, я довольно подробно рассказал о том, как дон Кристобаль «добывал» драгоценные камни и реализовывал ювелирам. Как мы безбедно жили, не зная ни в чём недостатка. И дал более обстоятельную характеристику зелёному бриллианту.

– Сколько же это будет в долларах? – спросил Береснев, взглядом и движением бровей показывая на бриллиант.

– По нынешнему курсу, опять же примерно – сто восемьдесят миллионов.

– Сто во… – начальник не договорил. Я смотрел на него и понимал, что он пытается прикинуть блага, которые сулит этот драгоценный камень.

– И ты предлагаешь его мне? – проговорил главный тюремщик. Он судорожно сглотнул. На шее его запульсировала предательская жилка, выдавая участившееся сердцебиение.

– Вам.

– А что ты хочешь взамен? Сразу предупреждаю – отпустить тебя я не могу.

– Мне надо не так уж и много, то есть нам, я имею в виду и Черноусова. Улучшенное питание. Чтобы мы могли заказывать мясные и рыбные блюда, овощи и фрукты. Чтобы в камере стоял холодильник, набитый колбасами, свиными рулетами, сырами отечественного и зарубежного производства. Чтобы ежедневно нам доставляли бутылку вина…

– Какого ещё вина? – переспросил Береснев.

– Лично я предпочитаю сухие виноградные высшего качества, – невозмутимо продолжал я. Спиртосодержащие напитки по-прежнему казались мне чем-то непереносимым, в своё время я употреблял их не чаще одного-двух раз в году, и то лишь в близкой компании. Но мне вспомнилось, что мой сокамерник как-то мечтательно произнёс, что с большим удовольствием выпил бы чего-нибудь этакого. И я знал, что он предпочитает именно виноградные. – Высшего качества, – повторил я. – Но можно не только сухие. Молдавские, венгерские, французские, отечественного производства. Обговорить марку вина и страну-производителя – разве это проблема?

– Это всё?

– Нет, кое-что ещё. Нам должна быть предоставлена возможность находиться под открытым небом, вне тюремных стен, столько времени, сколько мы захотим.

Береснев вытянул губы трубочкой и покачал головой.

– Не такие уж маленькие требования. Впрочем… вполне выполнимые. Как я понял, ты хотел бы создать себе курортные условия.

– В точку, угадали. На меньшее я не согласен.

– А кто будет восполнять расходы на вино и продукты?

– Об этом не тревожьтесь. Если я сумел достать этот бриллиант, то кто или что помешает мне ещё надыбать камушков?

– Я понял, – прищурив левый глаз, начальник уставился на меня другим глазом, словно метя через винтовочный прицел. – Но, допустим, я откажусь. Что тогда?

– Тогда этот камень просто-напросто исчезнет.

– Что помешает мне прямо сейчас отобрать его у тебя?

– Говорю – вы его не получите. И останетесь при своей зарплате. С тем же прежним наваром от экономии на содержание заключённых и ремонте помещений. Всего этого не так уж много, можно сказать – нет ничего.

– Я могу пристрелить тебя сейчас. – Он положил руку на кобуру. – И камешек достанется мне без каких-либо условий.

– Если вы совершите такую глупость, то камень принесёт вам и вашей семье страшные несчастья и полное уничтожение. Не советую испытывать судьбу.

– Ладно, я пошутил, – Береснев нехорошо рассмеялся и, сняв руку с кобуры, окружил бриллиант ладонями. – Пока я здесь начальником, все твои условия будут неукоснительно выполняться. Может, вам и девочек сюда привезти?

– Никаких девочек не надо, – сказал я, а сам подумал об Альдине Ивановне. Вот кому, только этой прекрасной, всё понимающей фее можно было обрадоваться при пожизненном заключении! Но разве Береснев способен материализовать того или иного фантома? Сам я много раз пытался вызвать из небытия мою незабвенную Альдину. Она приближалась совсем близко, я слышал её сладкий утешительный голос и шелест её одежды, даже улавливал знакомое чистое дыхание. Мы обменялись несколькими фразами, она сказала, что раньше не чувствовала ничего, а теперь любит меня и постоянно вспоминает, больна мною, – но пробиться сквозь вихреобразную завесу не совсем бесподмесной рукотворной энергии, разделявшую нас, мы так и не смогли.

– Нет, начальник, – никаких девочек. Я женат. Черноусов же слишком порядочный для такого дела человек.

– Ну-ну, смотри. А то это было бы нетрудно организовать. За дополнительную плату, конечно.

Не прошло и часа после нашего разговора, как Береснев переправился на большую землю, и спустя несколько дней сумел продать бриллиант одному чрезвычайно богатому англичанину. За сто восемьдесят миллионов долларов. Все эти денежки были размещены на счетах нескольких европейских банков.

Меня же по окончании беседы возвратили в нашу камеру. Время потихоньку близилось к обеду. Где-то минут за сорок пять до раздачи пищи дверь открылась, на пороге появился старший повар тюремной столовой.

– Что бы вы хотели заказать? – спросил он, весьма предупредительно обращаясь ко мне.

Я перечислил наименования блюд, исходя из собственной фантазии и возможностей изолятора. Повар с поклоном удалился, а я лёг на кровать и закинул руки за голову.

Черноусов с некоторым недоумением взирал на сценку между мной и поваром. Но в окончательное замешательство он пришёл, когда в камеру принесли кушанья. Апельсино-мандариновый салат с крессом и кедровыми орешками, мясные щи из свежей капусты с помидорами, свиной гуляш с картофельным гарниром и несколькими листиками петрушки, блинчики с маслом, кофе со сливками и бутылку отличнейшего золотистого крымского хереса.

Отобедав, мы вышли из здания тюрьмы – нам никто не препятствовал, – и прошли по всем выступам и впадинам береговой линии острова.

День выдался пасмурным, немножко накрапывал дождь, но нам приятно было ощущать на лице его освежающие капли. Легко дышалось, и создавалось ложное переживание некоторой свободы.

Остров был всего ничего, и наиболее удалённая береговая черта его не отступала дальше четырёхсот метров от крепостной стены. А в центре нашей ямайки возвышался сам тюремный бастион, вероятно, когда-то неприступный. В его недрах – несколько сот заключённых. Одни – такие как мы с Черноусовым, другие – настоящие злодеи, у которых руки были по локоть в крови. В вышеупомянутой отдалённой части острова – убогонькое кладбище без крестов и ограды, где со временем предстояло успокоиться и мне с сокамерником. Сильнее всего угнетало то, что ничего полезного на этом свете мы больше уже не сделаем.