Призраки дома на холме. Мы живем в замке - Ширли Джексон

– Констанция, мышьяку в гренках самое место. Странно, что в свое время на это никто не указал. Мышьяк, как ты знаешь, безвкусен – не то что гренки с сыром. Куда ты меня везешь?

– В дом. До ужина отдохнешь часочек в комнате, а после ужина я тебе поиграю, если захочешь.

– Дорогая, мне безумно некогда. Необходимо вспомнить тысячи подробностей и все записать, нельзя терять ни минуты. Ни малейшая деталь этого последнего дня не должна быть упущена, иначе книга окажется неполной. Полагаю, день для них выдался приятный, главное, никто не подозревал, что его ждет. Знаешь, Констанция, мне что-то холодно.

– Скоро мы будем в тепле и уюте.

Я неохотно побрела следом – не хотелось покидать сумеречный сад; за мной, привлеченный светом в окнах, шел Иона. Когда мы пришли, Констанция уже закрывала дверь к дяде Джулиану; увидев меня, она улыбнулась.

– Спит почти, – сказала она тихонько.

– Когда я буду старая, как дядя Джулиан, ты будешь обо мне заботиться?

– Если буду жива, – отозвалась она, и я похолодела.

С Ионой на руках я устроилась в уголке и смотрела, как ловко и бесшумно двигается она по ярко освещенной кухне. Скоро она попросит меня накрыть в столовой стол на троих, а после ужина наступит вечер, и мы будем сидеть в теплой кухне, а дом нас надежно охранит, и снаружи никто ничего не увидит – только свет в окнах.

В воскресенье утром перемены стали еще на день ближе. Я изо всех сил старалась не вспоминать три волшебных слова, я попросту гнала их от себя, но перемены буквально висели в воздухе – и волшебные слова всплывали сами: мелодия Глостер Пегас; перемены туманом окутывали лестницу, кухню, сад… Все же я не позволяла этим словам завладеть моими мыслями. С утра в воскресенье погода испортилась; наверно, Иона своей беготней все-таки накликал грозу; солнечные лучи еще проникали в дом, но по небу неслись облака, и кусачий ветерок гулял по кухне, пока я завтракала.

– Надень сапоги, если надумаешь гулять, – сказала Констанция.

– А дядя Джулиан вряд ли выйдет – слишком холодно.

– Настоящая весенняя погода, – Констанция с улыбкой оглядела сад.

– Я люблю тебя, Констанция.

– И я тебя люблю, глупышка Маркиска.

– А дяде Джулиану лучше?

– По-моему, нет. Я отнесла ему поднос – ты еще спала, – и он был очень усталый. Опять ночью таблетку принимал. По-моему, ему становится хуже.

– Ты за него боишься?

– Да. Очень.

– Он умрет?

– Знаешь, что он сказал мне утром? – Констанция облокотилась на раковину и печально взглянула на меня. – Он принял меня за тетю Дороти, взял за руку и сказал: «Ужасно быть старым, лежать тут и думать, что это вот-вот случится». Я даже испугалась.

– Зря ты не пускаешь его со мной на Луну.

– Я напоила его горячим молоком, и он вспомнил, кто я.

Дядя Джулиан, должно быть, очень счастлив – ведь о нем заботятся и Констанция, и тетя Дороти; как увижу что-нибудь тонкое и длинное – вспомню, что надо быть к нему добрее; сегодня будет день тонких и длинных предметов: в моей расческе уже застрял волос, за стул зацепился кусок веревки, а от ступеньки на заднем крыльце отскочила длинная щепка.

– Приготовь ему запеканку, – предложила я.

– Пожалуй, приготовлю. – Она вынула длинный тонкий нож и положила на край раковины. – Или какао. А вечером курицу с клецками.

– Я тебе нужна?

– Нет, Маркиса. Беги, гуляй, только сапоги надень.

Солнце то пряталось за облаком, то выглядывало и светило вовсю. Иона шел за мной следом: он кружил, выскакивал на солнце, пропадал в глубокой тени. Бежала я – бежал и он; стоило остановиться и замереть – он останавливался, глядел на меня и быстро уходил в другую сторону, точно совсем со мной незнаком, а потом садился и ждал, когда я побегу снова. Направлялись мы к длинной поляне, она похожа на океан, хотя океана я никогда не видела; трава клонится от ветра, стремительно летят тени облаков, вдалеке раскачиваются деревья. Иона совсем скрылся в траве – такой высокой, что я касалась травинок руками, не нагибаясь; Иона кружил где-то внизу – стоило ветру утихнуть и траве выпрямиться, как становился виден его причудливый маршрут: смятые стебли пригибались и тут же распрямлялись вновь. Я пересекла поляну наискосок и как раз посередине наткнулась на камень: тут похоронена кукла; куклу я всегда находила – в отличие от других, навеки потерянных оберегов. Камень никто не трогал, значит, и кукла цела. Под моими ногами – несметные сокровища, травинки ластятся к рукам, вокруг простор, вздымается зеленый океан, и сосны клонятся вдали; за спиной – дом, а там, дальше за деревьями, слева, едва виднеется проволочная ограда – ее поставил папа, чтобы нас никто не тревожил. Я прошла поляну, прошла под четырьмя яблонями – мы называли их фруктовым садом – и направилась по тропинке к протоке. Шкатулка с серебряными монетами, закопанная у протоки, тоже цела и невредима. Возле протоки, в укромном месте, – мое убежище; у меня их несколько, но тут я потрудилась на славу и приходила сюда очень часто. Я выкорчевала несколько невысоких кустиков и разровняла землю; кустарник вокруг сплетается с ветвями деревьев; огромная ветка, что закрывает вход, почти касается земли. Меня никто никогда не ищет, и в потайном убежище нет нужды, но мне нравится лежать тут с Ионой и знать, что никому меня не найти. Я устроила ложе из веток и листьев, Констанция дала одеяло. Кусты и деревья густо нависают сверху, и внутри всегда сухо. Воскресным утром я лежала здесь, а Иона мурлыкал мне на ухо свои сказки. Все кошачьи сказки начинаются одинаково: «Давным-давно жила-была на свете кошка…» Мы с Ионой лежали голова к голове. Ничто не изменится, просто пришла весна, и напрасно я так перепугалась. С каждым днем будет все теплее, дядя Джулиан будет греться на солнышке, а Констанция – смеяться и копаться на грядках; и так будет всегда. Иона все мурлыкал: «И стали жить-поживать…» Листья шелестели над головой… Так будет всегда.

У протоки я нашла змеиное гнездо и убила всех змеенышей – Констанция разрешает мне не любить змей. По дороге домой я наткнулась на знак судьбы – дурной, один из самых худших. Книжка, прибитая к сосне, упала на землю, папина записная книжка, он записывал, кто сколько денег ему должен и кто с ним по гроб жизни не рассчитается. Видно, гвоздь проржавел, книжка упала и не годится теперь для охраны и защиты. Прежде чем прибить книжку, я тщательно завернула ее в плотную бумагу, но гвоздь проржавел, и она упала на землю. Теперь ее лучше уничтожить, иначе она будет мстить; а к дереву надо прибить что-то другое – мамин шарф или перчатку. На самом деле было слишком поздно, только я об этом еще не знала, – а он уже направлялся к дому. Когда я нашла книжку, он, скорее всего, уже оставил чемодан на почте и спрашивал, где нас искать. А мы-то с Ионой знали только, что сильно проголодались, и бежали домой; на кухню мы влетели вместе с ветром.