Опороченная Лукреция - Виктория Холт

– И в то же время все должны думать, что я и мой отец уже поправляемся. Никому не говорите о нашем состоянии. Скажите, что мы заразились какой-нибудь неопасной болезнью.

– Все, кто был на вечере у Корнето, сейчас лежат в постелях. Кардинал говорит, что всему виной заразный летний воздух и, чем быстрее Леонардо да Винчи, ваш архитектор фортификационных сооружений, сконструирует свою канализационную систему, тем будет лучше для римлян.

– Пусть все так и считают. Значит, все гости пострадали, да? Но ведь не в такой степени, как мой отец… и не так, как я. По-моему, это очень подозрительно. Но все равно, уверяйте всех, что мы выздоравливаем. Тихо! Кто к нам идет?

– Кое-то из кардиналов Священной Коллегии. Они хотят справиться о вашем самочувствии.

– Поддержите меня, – сказал Чезаре. – Им не нужно знать о том, как мне плохо. Ну, давайте же… улыбайтесь, болтайте о чем-нибудь. Пусть думают, что через несколько дней я встану с постели.

Вошли кардиналы. Они только что были у Папы, и их явно разочарованные лица приободрили Чезаре – он понял, что Александр сумел произвести на них такое же впечатление, какое он сам собирался им внушить.

Так велики были жизненные силы Александра, что не прошло и трех дней после отравления он уже мог сидеть на кровати и играть в карты с прислугой.

Чезаре слышал смех, доносившийся из комнаты под ним, – слышал и ликовал, начиная верить в скорое выздоровление отца.

Только сейчас он осознал исполинское величие Александра. Вот почему звуки отцовского смеха казались Чезаре сладчайшими из всех, какие ему доводилось слышать.

Корелла и Гоффредо сходили вниз и рассказали ему о том, что там происходило.

– Видел бы ты лица этих кардиналов! – воскликнул Гоффредо. – Они не могут скрыть разочарования.

– Надеюсь, вы запомнили их, – сказал Чезаре. – Когда я встану на ноги, мне придется испытать вашу зрительную память.

Проведя ладонью по взмокшему лбу, Чезаре через силу улыбнулся.

Никому не дано победить величайшего из всех Борджа, с гордостью подумал он. Кто бы ни восстал против него, он всегда одержит верх.

Ночью Александр проснулся.

– Где я? – закричал он. Слуги бросились к постели.

– В своей постели, Ваше Святейшество.

– Да? – облегченно выдохнул он. – А то мне что-то померещилось.

Затем он невнятно забормотал какие-то слова. Некоторые можно было разобрать.

– Я пришел взглянуть на детей, Ванноцца. На вас… и на детей… на Джованни… Джованни…

Слуги переглянулись. Кто-то прошептал:

– Его рассудок блуждает в прошлом.

Утром ему стало немного лучше. Он прослушал мессу и принял причастие.

Затем тихо прошептал:

– Я устал. Оставьте меня. Пожалуйста. Мне нужно отдохнуть.

Гоффредо и Корелла слышали, что Папа чувствует себя не так хорошо, как вчера, – но Чезаре ничего не сказали. Он провел бессонную ночь, и они не хотели волновать его.

В Ватикане атмосфера накалялась с каждым часом. Все ждали и не верили, что происходившее было явью.

Папа угасал прямо на глазах. Обычная оживленность покинула его; он выглядел старым и беспомощным.

Кто-то из слуг наклонился к его изголовью и спросил, желает ли он кого-нибудь видеть.

Он дотронулся до него своей пылающей жаром ладонью и пробормотал:

– Я болен, друзья мои. Я очень болен.

Из его глаз исчез их обычный веселый блеск. Теперь они были тусклыми и невыразительными.

Вечером у его постели собрались кардиналы.

– Его нужно подготовить к последнему помазанию, – решили они.

После свершения этого обряда Александр открыл глаза.

– Ну вот я и пришел к концу своего жизненного пути, – тихо сказал он. – Для меня не осталось ни одного открытого земного пути. Прощайте, друзья мои. Я отправляюсь в царство небесное.

Все, кто стоял у его постели, изумленно переглянулись. На лице человека, лежавшего перед ними, не было ни малейшего признака страха. Ему и вправду казалось, что на небесах, куда он собирался, его ждет такой же теплый прием, как и любой из ставших привычными за последние двенадцать лет. Словно это и не был Родриго Борджа, Папа Римский Александр Четвертый, наместник Христа на земле. Он не видел призраков тех людей, которых предал смерти. Перед его глазами сияли ворота Рая, настежь распахнутые для него.

Так умер Родриго Борджа.

Люди, молча стоявшие у постели, разом вздрогнули, когда вдруг распахнулась дверь и в комнату вошли солдаты во главе с доном Микелетто Кореллой.

– Мы пришли охранять Его Святейшество, – сказал Корелла.

Затем он повернулся к кардиналу-казначею и протянул вперед руку.

– Дайте мне ключи от папских подвалов.

– По чьему приказу? – нахмурился кардинал.

– По приказу герцога Романского.

В комнате наступила тишина. Папа больше не мог распоряжаться делами Ватикана. Сын Александра, этот тиран Чезаре, лежал при смерти. Людьми, которых потревожил Корелла, владела одна и та же мысль: кончилось кровавое правление семьи Борджа.

– Я не могу дать вам ключи, – ответил кардинал-казначей.

Корелла обнажил кинжал и приставил лезвие к горлу кардинала. Тот возвел глаза к потолку. Корелла засмеялся.

– Мой хозяин поправляется с каждым днем, – сказал он. – Дайте ключи, Ваше Высокопреосвященство, а не то отправитесь на небо вслед за Его Святейшеством.

Кардинал разжал пальцы, и ключи со звоном упали на пол. Корелла подобрал их. Затем направился к дверям, чтобы перепрятать сокровища Александра, пока толпа не ворвалась в Ватикан.

Чезаре лежал в постели и проклинал свою беспомощность.

Он знал, что слуги уже разграбили апартаменты его отца. Корелла успел перепрятать большую часть сокровищ, но кое-что досталось горожанам.

Во всем Риме не умолкали крики:

– Папа умер! Конец семье Борджа!

Бывшие синьоры городов, вошедших в герцогство Романья, посылали гонцов в Ватикан.

Чезаре не умер, но сейчас не смог бы даже защитить себя – сейчас, когда сила и здоровье были так нужны ему. Рим ждали большие перемены. Итальянцы готовились свергнуть тиранию Пасущегося Быка.

Чезаре стонал и думал о будущем.

– О мой отец, – шептал он, – вы оставили нас одинокими и беззащитными. Что мы будем делать без вас?

Будь он здоров, он бы ничего не боялся. Он привел бы в Рим свою армию. Тогда бы все увидели, что на место одного великана Борджа встал другой. Все трепетали бы перед ним. Но сейчас он мог только скрежетать зубами и проклинать свое бессилие.