Гугенот - Андрей Хуснутдинов

Подорогин выпустил из рук скоросшиватель, обошел стол, сел на своем месте, плеснул водки в стакан и залпом выпил. Клуша подсела к Харитону Савеличу. Закусив губу, Подорогин посмотрел, как, соприкасаясь плечами и оттирая друг друга от стола, они жадно шарят по листам.

— Нашла! — просияла Клуша, ткнув пальцем в папку. — Вот мы!

— Где? — оторопел Харитон Савелич.

Составленными пригоршнями Клуша показала ему нужный абзац.

Подорогин налил себе еще водки, отщипнул кусок буженины и, не чувствуя вкуса, медленно, как траву, жевал волокнистое мясо.

Харитон Савелич сдвинул ладони Клуши и принялся внимательно изучать место, что она указала. Голый торшер был вплотную придвинут к столу. Распяленная тень косматых бровей Харитона Савелича копошилась на промокшей газетной фотографии какого-то митинга. Клуша ликующе улыбнулась Подорогину. Подорогин отвел взгляд и тотчас увидел в углу тонувшей в потемках соседней комнаты громадного неподвижного человека, молча смотревшего в столовую. Подорогин взял из-под стола керосинку, которую Клуша забыла погасить, и пошел в комнату. Громадный человек оказался чучелом вставшего на дыбы медведя. В ощеренную клыкастую пасть кто-то вложил смятую банку из-под пива, правый стеклянный глаз хищника был залеплен розовой жвачкой. Подорогин зачем-то взялся отлепить окаменелую жвачку, и вытащил ее вместе с глазом.

— Точно, — вздохнул Харитон Савелич, шурша бумагой. — Туточки мы. Во — и эхо Штирлица. Почти рикошет.

Подорогин затолкал глаз с жвачкой обратно в шелковую глазницу, поставил керосинку возле стены и пошел обратно в столовую. Чувствуя жар в лице и легкое головокружение от выпитого, он потирал пальцы так, словно только что прикасался к открытой ране. Его била легкая дрожь. Водки в бутылке оставалось на треть. Облокотившись на стол, Клуша стояла по-детски коленями на стуле и, разминая шею, наклоняла голову то к левому, то к правому плечу. Ее стеклярусные бусы вспыхивали под торшером. Харитон Савелич уткнул в папку указательный палец и озадаченно шевелил губами.

— Вы знаете Штирлица? — спросил Подорогин.

Клуша, отвесив подбородок и округлив глаза, кивнула на Харитона Савелича, который не слышал вопроса и продолжал с отрешенным видом возить пальцем по содержимому папки.

— Вы знаете Штирлица? — повысил голос Подорогин.

— Ась? — поднял голову Харитон Савелич.

Подорогин повторил вопрос.

Клуша прыснула. Харитон Савелич лукаво подмигнул ей.

— Да кто ж его не знает. Этого… штурм-баб… беса-то бишь его… Ну — с Мюллером-то который все мухлевал?

— И это его, — Подорогин кивнул на папку, — эхо?

— Эхо не его. Эхо — нет. Из другой это оперы совсем.

— А что это вообще… за талмуд?

— Это? — Харитон Савелич положил ладонь на стопку сшитых листов в папке. — Ну как тебе сказать… Навроде дневника. Истории болезни. — Он хохотнул и снова обернулся к Клуше. — С клизмами!

— Моя… — Подорогин прокашлялся в кулак. — История болезни — моя?

— Ну не моя ж, Василия. В самом деле!

— Я не Василия, — сказал Подорогин.

— А кто? — затих Харитон Савелич.

— Мое отчество — Ипатьевич.

Харитон Савелич с треском поскреб щетинистую шею. Подорогин переставил с места на место свой стакан с водкой. Клуша рассеянно чертила мизинцем по столешнице. Улыбаясь, Харитон Савелич дважды открывал рот, чтобы возразить Подорогину, но каждый раз только сглатывал всухую и топорщил усы. Подорогин барабанил ногтями по бутылке.

С возгласом: «Ладушки!» — Харитон Савелич вдруг вскочил со стула и подбежал к нише за буфетом. После минуты шумной, сдобренной ругательствами возни он грохнул на стол стопку тощих папок. Подорогин, склонившись, пробежал глазами наклейки на мятых корешках: «Шти(рлиц)льман», «ГДР (Цеппелин — Ранет)», «ПЩ», «ПМ(1)В, ПМ(2)В», «МВД (рота)».

— Значит, говоришь, Ипатич? — Харитон Савелич, отдуваясь, оперся прямыми руками на сложенные скоросшиватели. — Точно?

Подорогин, не слушая его, рассматривал корешки.

— Ну? — поднял брови Харитон Савелич.

— Точно, — сказал Подорогин.

— А чьи тогда похороны в твоем деле? Могила чья?

— Да откуда мне знать?

— А ты знаешь, что жив до сих пор только потому, что — Василич?

Подорогин поправил на запястье часы.

— Бред какой-то.

Харитон Савелич хмыкнул.

— Ты когда в паспорт свой последний раз заглядывал?

— Вчера… — Подорогин приложил ладонь к нагрудному карману. — То есть там — Васильевич. Но при чем тут паспорт? Липовый, к тому же? Какое это имеет значение, когда моего отца звали Ипатием? Когда я знаю об этом?

— Да что тогда, скажи на милость, имеет значение? — развел руками Харитон Савелич. — Что? — Он передвинул стул, подсел к Подорогину и, взяв его за локоть, доверительно снизил тон: — Ты пойми, Василич — оказаться тут Ипатич ну никак не мог. Ни за какие коврижки.

— Почему?

— А почему у тебя одна голова, а не две?

Подорогин, не отвечая, снова переставил свой стакан. В водке плавали хлебные крошки и зеленые точки укропа. Клуша, чтобы чем-то себя занять, взяла одну из тощих папок и равнодушно листала ее.

— …Уже одно то чудо чудесное, что ты тут, — продолжал доверительно Харитон Савелич, — а чтоб Ипатич… Не знаю, Василич, не знаю.

— Чудо? — переспросил Подорогин.

Харитон Савелич подтащил к себе толстый скоросшиватель и, перекидывая страницы взад-вперед, опять стал что-то высматривать в нем. Клуша поправила смявшуюся под папкой газету.

— Ага. — Харитон Савелич придавил ребром ладони одну из страниц и перевел на Подорогина торжествующий взгляд. — Взрывали тебя зимой?

Подорогин аккуратно сдвинул руку Харитона Савелича. Страницу покрывала все та же цифровая абракадабра.

— И тут об этом так и написано?

— Так взрывали? — повторил Харитон Савелич.

Подорогин откинулся на стуле.

— Было дело.

Харитон Савелич не сводил с него глаз.

— А знаешь — кто?

Подорогин хотел ответить, но его перебил толкнувшийся в оконное стекло одиночный удар курантов. Клуша коротко перекрестила солнечное сплетение. По двору под окнами с приглушенным рычаньем пробежала собака. Из кипы тощих папок Харитон Савелич, прицелившись, выхватил одну, разломил ее и со словами «фокус-покус, опля!», словно перед зрительским залом, поводил из стороны в сторону наклеенной на листе цветной фотографией Петра Щапова.

Подорогин, не зная, что сказать, выпил водки.

Харитон Савелич почесал ребром ладони за ухом.