По степи шагал верблюд - Йана Бориз

– Как это? – Евгений растерялся и невесть почему смутился.

– А как спят с бабами? – Айбол хитро прищурился. – Ты с казахской мордой и неказахскими привычками постоянно трешься рядом с незамужней карындас, да. Что они должны думать? У нее жених есть.

Евгений осадил свою доброжелательность, перестал показываться у починенной землянки.

Хотя и очень хотелось. Он как будто зяб без ее взглядов, но не снаружи, а изнутри. Раньше так было с Полиной. Жока отстраненно подумал, что княжна Шаховская перестала хозяйничать в его мыслях. Далека, недоступна. Как старый шрам, что уже не болит, но еще отзывается тонкой кожей на холод и ветер. Поедет ли он за ней во Францию после окончательной победы Красной армии? Несомненной победы, которая уже близко, шумно дышит за соседним холмом, манит. Жока усмехнулся, вспомнив себя в начале пути. Какой наивный недоросль-полудурок! То бежать собрался без штанов, то везти домой, в разруху, под выстрелы изнеженную княжну. Ха! Теперь он видел мир без чародейских линз. Жизнь в Советской стране не скоро станет сытой и нарядной, а классовую рознь вообще не удастся истребить. Как ненавидели босяки классово чуждый элемент, так и будут до смерти. Значит, надо ехать самому. Но зачем? Полина за три года не прислала ни одного письма. Мануил Захарыч передавал на словах, что у Шаховских все хорошо, этим и кормилось Жокино голодное воображение. Несытно. Нужен ли он еще Поле? Не забыла ли? Или кружится на балах в объятиях какого‐нибудь лощеного месье? Жока представил себе эту картину – и удивился: ему не обидно. Совсем. А обидно, что Айсулу выйдет замуж за ненавистного черного Идриса, старого, богатого, насмешливого и как пить дать неблагодушно настроенного к советской власти.

Сентябрь сточил спелые яблочки в садах, ласковый ветер приносил не только запах полыни, но и настойчивые напоминания о скорых холодах.

А после первого пробного дождика Айсулу неожиданно явилась сама, сняла теплую телогрею, размотала узелок с еще теплыми баурсаками. На косах гордо восседала новая косынка алого шелка, а по губам бегала, то прячась, то вылезая наружу, натянутая, больная улыбка.

– Я пришла напоить вас чаем, сами‐то вы как положено чай не заварите, пьете бурду какую‐то.

– И то верно, да, без женской руки тяжело, – обрадовался Айбол.

– И не только без руки, – хохотнул Ванятко.

За чаем Айсулу шутила и смеялась, как никогда до этого. Что с ней? Радость какая? Отца выпустили? Братьев? Сильные смуглые руки с акробатической ловкостью плескали по три глотка в кесе. У казахов так принято проявлять уважение. Если хозяйка наполнит пиалу до края, значит, ленится подлить, неугодный гость за столом, нежеланный. А кому рада, тому едва донышко прикрывает душистым янтарным напитком – мол, сколько пожелаете, столько и буду наклоняться над дастарханом, роняя пышные баурсаки грудей под тонком сатином блузы.

Жока поймал себя на мысли, что давно ему не было так хорошо: мир, рядом друзья, красивая девушка смеется. Если бы еще можно было ее за руку взять, за подбородок, поднять маленький любопытный носик, тонкий, ровненький, с мягким скруглением на конце, как у новорожденного ягненка… К чему это? Он ведь так и любит Полину. Но почему‐то не может отвести глаз от плескавшихся под сатином грудей.

– Ты почему такая веселая? Хорошие новости? – спросил он, выйдя ее провожать.

– Наоборот, плохие. Замуж выхожу. Я сегодня последний раз с вами чай пила. Решила побаловать себя на прощание….

– Чем побаловать? – удивился он.

– Да так… не обращай внимания. – Она остановилась и уставилась ему в лицо печальным взглядом, который открывал больше, чем слова.

– Ух ты… – Он споткнулся в темноте, едва не упал, как будто собирался наступить на что‐то хрупкое, ценное, да вовремя успел отдернуть ногу. – Тогда вот что…

Айсулу стояла и глядела в темный провал его лица. Что она могла распознать в непроглядной гуще осенней ночи, замешанной на колдовстве и предчувствиях?

Жока хотел представить лицо Полины Глебовны и не смог, она все время отворачивалась. Он хотел заглянуть ей в глаза и попросить прощения. Да, он предатель, наглый, вероломный лжец. Он не смог выполнить обещания и тяжело ранил ее. Но не погубил. А теперь перед ним снова выбор: если будет тянуть, пробуя разобраться в юношеских мечтах, то и вторую тоже ранит, а может, и погубит. Так дальше нельзя. Если Айсулу – ошибка, то пусть она станет наказанием за его предательство, искуплением. Он глубоко вздохнул, выпрямился, расправил плечи, как будто собирался на поединок:

– Выходи за меня замуж. Я поговорю с Идрисом, мы все поговорим: долг пусть с мужчин требует, а не с девчонок. Я буду о тебе заботиться как положено, а семью красного командира не бросят умирать с голоду.

Глава 13

– К выносу красного знамени Великой Октябрьской революции прошу всех встать, товарищи! – Зычный голос комиссара Габидена разрезал плотную, взопревшую от долгого ожидания полутьму старого купеческого лабаза, превращенного по мановению большевистского нагана в клуб политпросвета.

Заелозили отодвигаемые лавки, зашаркали истертые подошвы. Барабанщик поскреб палочками по тугой коже, натянутой на деревянный цилиндр, – трофей, пережиток буржуазного прошлого. Извлеченные звуки мало походили на гимн или марш, да и вообще мало общего имели с музыкой, но придавали праздничный антураж мероприятию. За столом, покрытым куском красного ситца, разместились трое в кожанках: Габиден, его правая рука Алсуфьев и Тамара Борисовна, представитель швейной фабрики. Перед ними сидело три десятка замученных небритых мужчин, среди которых полыхали алыми маками с пяток косынок. Женщины с трудом шли в революцию, не могли оторваться от стряпни, следовало над этим работать.

– Десятилетие Великой Октябрьской революции Павлодарский уезд отметил… – Тут Габиден замялся, приблизил помятый листок к близоруким глазам, порылся в кривых каракулях и махнул рукой. – Как положено, в общем, так и отметил. Вам Викентий Федорыч об этом расскажет.

Очкастый Алсуфьев с тремя подбородками гармошкой оказался не в пример красноречивее. Он поведал и о строительстве железнодорожной станции, и о пуске первого паровоза Славгород – Кулунда – Павлодар, и об электростанции, и об успехах советского театра имени Карла Маркса. Особое внимание уделил борьбе с религиозными пережитками прошлого, укорил местное население, которое, не таясь, посещало мечеть, построенную татарином Рамазановым. Будучи выпускником церковно-приходской школы, он долго думал, стоит ли приплетать православных, кто продолжал по привычке наведываться в храм, но не осмелился, язык не повернулся, сам собой прилип к гортани.

Слушатели радовались происходящему, аплодировали, кое‐кто выступал с