Модеста Миньон - Оноре де Бальзак

— Анри, едемте в Гавр! — воскликнула герцогиня, перебивая мужа.

— Но под каким предлогом? — серьезно спросил этот человек, бывший некогда одним из доверенных лиц Людовика XVIII.

— Я ни разу не видела охоты.

— Это было бы прекрасно, если бы туда собирался король, но ехать на охоту в такую даль слишком хлопотно и утомительно, и он не поедет, я только что говорил с ним об этом.

— Ее высочество могла бы поехать...

— Это уже лучше, — заметил герцог, — и герцогиня де Мофриньез может помочь вам вытащить ее из Рони. В таком случае король с удовольствием разрешит воспользоваться его охотничьим выездом. Не надо ездить в Гавр, дорогая, — отеческим тоном проговорил герцог, — вы скомпрометируете себя. Знаете, я, кажется, нашел выход. За Бротонским лесом у Гаспара есть поместье Розамбре. Почему бы не навести Гаспара де Верней на мысль, что ему следует принять у себя все общество?

— Как это сделать? — спросила Элеонора.

— Но ведь герцогиня, его жена, всегда причащается вместе с госпожой д'Эрувиль, и она прекрасно могла бы по просьбе старой девы обратиться к Гаспару.

— Вы прелесть! — воскликнула Элеонора. — Я тотчас же напишу несколько слов старой деве и Диане, ведь нам еще придется заказать охотничьи костюмы. Мне думается, маленькая охотничья шляпа очень молодит. А что, вчера у английского посла вы были в выигрыше?

— Да, — сказал герцог, — мне удалось отыграться.

— Главное, Анри, пустите в ход решительно все, чтобы добиться для Мельхиора ордена и назначения.

Элеонора написала несколько строк прекрасной Диане де Мофриньез и записку г-же д'Эрувиль. Затем она ответила Каналису и, как хлыстом, ударила по самолюбию поэта, разоблачив его измышления.

«Барону де Каналису.

Дорогой поэт, мадемуазель де Лабасти очень красива. Монжено заявил мне, что у ее отца восемь миллионов. Я думала женить вас на ней и очень сердита на вас за недостаток доверия. Если вы отправились в Гавр с намерением женить Лабриера, то не понимаю, почему было не сказать мне об этом перед отъездом? И почему за две недели вы ни разу не написали мне, своему другу, зная, как меня легко взволновать. Ваше письмо пришло слишком поздно, я уже видела нашего банкира. Вы ребенок, Мельхиор, вы хитрите с нами. Это нехорошо. Даже герцог оскорблен вашим поступком. Он находит его недостойным дворянина, а это бросает тень на вашу матушку.

Теперь я желаю во всем убедиться собственными глазами. Кажется, я буду иметь честь сопровождать ее высочество на охоту, которую герцог д'Эрувиль устраивает для мадемуазель де Лабасти; я добьюсь, чтобы и вас пригласили в Розамбре, так как место встречи охотников будет, вероятно, назначено у герцога де Верней.

Поверьте, дорогой поэт, что, несмотря ни на что, я остаюсь вашим другом на всю жизнь.

Элеонора де М.»

— Смотри, Эрнест, — сказал Каналис, бросая через стол Лабриеру письмо г-жи де Шолье, полученное им за завтраком, — вот двухтысячная любовная записка, которую я получаю от этой женщины, и в ней нет ни одного обращения на ты. Прославленная Элеонора ни разу не скомпрометировала себя больше, чем в этом письме. Послушайся меня, женись! Несчастнейший брак лучше такого ярма, даже если оно и не слишком давит. Я величайший простофиля из всех, когда-либо ступавших по земле. У Модесты миллионы, она навсегда потеряна для меня, так как с северного полюса, на котором мы с ней находимся, нельзя вернуться к тропикам, где мы пребывали три дня назад. Итак, желаю тебе одержать победу над обер-шталмейстером, тем более что я писал герцогине, будто приехал сюда исключительно ради тебя; поэтому я буду помогать тебе.

— Увы, Мельхиор! Модеста не устоит, увидев королевский двор во всем его великолепии, картина которого будет так искусно развернута герцогом в ее славу и честь. Для того чтобы устоять против этого, у девушки должен быть сильный, сложившийся и благородный характер, я отказываюсь верить в подобное совершенство... Но если Модеста все та же, какой была в своих письмах, надежда еще не потеряна.

— Как ты счастлив, юный Бонифаций[101], что можешь смотреть на мир и на свою возлюбленную сквозь призму мечтаний! — воскликнул Каналис и встал из-за стола, чтобы пройтись по саду.

Уличенный с двух сторон во лжи, он не знал, на что решиться.

«Кажется, играл по всем правилам, так вот нате вам — проигрыш! — раздумывал он, удалившись в беседку. — Конечно, четыре дня тому назад все здравомыслящие люди поступили бы так же, как я: каждый постарался бы выбраться из ловушки, в которую, по-видимому, я попал; в таких случаях нельзя терять времени, стараясь развязать сложившиеся отношения, их надо рвать!.. Как же теперь быть? Надо держаться холодно, спокойно, принять вид оскорбленного достоинства. Честь не позволяет мне поступать иначе. Английская чопорность — вот единственное средство вновь завоевать уважение Модесты. В конце концов, если мне не останется ничего иного, как вернуться к прежнему счастью, то моя десятилетняя верность будет вознаграждена: Элеонора найдет мне хорошую партию!»

На предстоящей охоте суждено было столкнуться всем страстям, разыгравшимся вокруг богатства полковника и красоты Модесты; поэтому соперники заключили своего рода перемирие. В течение нескольких дней, необходимых для приготовлений к этому празднеству, гостиная виллы «Миньон» приобрела такой мирный вид, будто в ней собиралась самая дружная семья. Каналис, взяв на себя роль человека, несправедливо оскорбленного Модестой, решил быть любезным со всеми. Он отбросил рисовку, не щеголял ораторским искусством и стал таким, какими бывают умные люди, когда они отказываются от аффектации, то есть обаятельным. С Гобенхеймом он беседовал о финансах, с полковником о войне, с г-жой Миньон о Германии, с г-жой Латурнель о хозяйстве и пытался склонить их всех на сторону Лабриера. Герцог д'Эрувиль довольно часто предоставлял полную свободу действий обоим друзьям, так как был вынужден ездить в Розамбре, совещаться с герцогом де Верней и следить за выполнением приказаний обер-егермейстера, князя Кадиньяна. Не было недостатка и в комическом элементе. Модеста оказалась меж двух огней: с одной стороны Каналис, всячески преуменьшавший любезность, оказанную ей обер-шталмейстером, а с другой — девицы д'Эрувиль, которые старательно преувеличивали ее значение и для этого каждый вечер являлись к Миньонам. Каналис внушал Модесте, что она не только не окажется героиней празднества, но едва ли будет там замечена: ее высочество сопровождают герцогиня де Мофриньез, невестка князя де Кадиньяна, герцогиня де Шолье и несколько придворных дам, среди которых молоденькая девушка не произведет никакого впечатления. Без сомнения, получат приглашение и офицеры руанского гарнизона и т. д. Но Элен без устали твердила Модесте, в которой уже видела свою невестку, что она будет представлена ее высочеству; конечно, герцог де Верней пригласит ее вместе с отцом погостить в Розамбре. Если полковник желает получить какую-нибудь милость от короля, например звание пэра, то этот случай — единственный в своем роде, так как еще не потеряна надежда увидеть короля на третий день охоты. Модеста будет поражена любезным приемом прекраснейших придворных дам: трех герцогинь — де Шолье, де Мофриньез, де Ленонкур-Шолье — и других красавиц придворного круга. Предубеждения Модесты рассеются, и т. д., и т. д. Это была война в миниатюре, весьма забавная война, с наступлениями, контрманеврами и стратегическими хитростями. Дюме, Латурнели, Гобенхейм и Бутша наслаждались ею. Между собой они чрезвычайно нелестно отзывались о дворянах и подчеркивали их низость, изученную до тонкости, с беспощадной проницательностью.