Фамильное привидение - Ирина Арбенина

Ропп, занудный, многословный и болтливый, как все старики, и не думал укладываться в отведенное ему время.

Таким образом, старик и столкнулся в квартире Хованского с тем, для кого его присутствие оказалось очень неприятным сюрпризом.

Более того, Ропп не ушел и после появления новых визитеров. Намерившись договорить с Хованским, о чем они, на его взгляд, не договорили, старик решил дождаться, когда Хованский закончит разговор с очередными посетителями. С тем чтобы, когда они уйдут, побеседовать с депутатом еще…

Разумеется, если бы он знал, что из этого выйдет, он бы поторопился все-таки уйти.

Увы, он слишком затянул время своего визита к Хованскому…

И в итоге закончил свои дни в «Гримпенской трясине» — нашенской, не английской, местного значения трясине… В микрорайне номер двадцать шесть «спально-отдаленного района Ботово», названного так, очевидно, в честь того обстоятельства, что большую часть жизни его счастливым обитателям приходится носить боты.

Подведя этот печальный итог и вздыхая, Светлова сделала себе фруктовый чай… «Петя был бы доволен — одни витамины!» И взялась за кипу свежих газет. Через несколько минут она так и застыла с развернутым в руках «Коммерсантом».

Если бы Светлова знала, что тот разговор по телефону был последним!

Короткое сообщение-некролог: «В Мюнхене скончалась Софья Кирилловна Витенгоф…»

Выходит, госпожа Витенгоф не зря торопилась… А еще говорят, не верьте предчувствиям.

Позже Аня узнала, что она так и умерла — сидя в уютном кресле с листочками своих воспоминаний в руках.

И это объясняло, почему так торопился с визитом к ней Хованский. Витенгоф предупредила его: «Боюсь, я скоро умру. Если хотите получить мои записочки — приезжайте поскорей».

И Федор Хованский, радеющий за интересы дворянства, бросив все свои дела, полетел в Мюнхен… Никак не предполагая, что мемуары Витенгоф, попавшие в его руки, окажутся поопаснее взрывчатки.

И зря Софья Кирилловна сомневалась… Ее воспоминания явно не показались читателям скучными. Во всяком случае, кого-то они точно очень взволновали. Слишком взволновали!

А вот насчет того, стоило ли ворошить старое, сдувать пыль с давно ушедшего и вытаскивать на свет то, что давно забыто? Даже то, что кажется на первый взгляд совсем невинным, безобидным?

«Возможно, это и правда не такой уж простой вопрос… — думала Светлова. — Недаром один историк называл мемуары «блужданием по могилам».

А прикосновение к праху известно чем заканчивается.

Разного масштаба последствиями… Когда вскрыли гробницу Тамерлана, вообще началась Вторая мировая война.

А тут… Тут тоже целая войнушка. Причем с жертвами, с трупами — все как полагается……

Возможно, писание мемуаров действительно сродни прикосновению к праху… Совсем, совсем не безобидное занятие! И точно каким-то образом влияет на сиюминутную жизнь… что-то меняет в ней. Иногда кардинально.

* * *

Все!

Больше старуха ни о чем не сможет написать в своих мемуарах!

Газетный некролог в три строчки оповещает об этом вполне убедительно.

Значит, расчет, с которого все и началось, оказался верным: главное, как можно скорее убрать этого крикуна Хованского, пока он не поднял шум! А там видно будет: старушка-то древняя… Пока она будет ждать ответа от господина депутата: что он скажет, когда прочтет рукопись? Пока она еще узнает, что господин депутат «почил в бозе»… Время работает не на нее. За это время она может и умереть. Там видно будет!

И вот все… Так и случилось. Она наконец умерла. Хватит, бабушка, навспоминалась! Теперь все… Финита ля…

Впрочем, так же казалось и тогда, когда была устранена вдова Хованского… А потом оказалось, что успокаиваться рано.

Ничего, ничего, все идет не так уж плохо…

Если бы только не эти ужасные звуки…

Щелк — хруст, щелк — хруст…

Опять, видно, мерещится… чудится… Будто он стоит вон там… в углу… Колышется белесым странным омерзительным маревом… Из которого вдруг выступает костлявая старческая рука. И манит согнутым пальцем: «Иди, иди!»

Нет, нет — это только чудится…

Надо зажать уши пальцами! Этот треск… этот хруст старческих суставов просто стоит в ушах.

Но остановить это не должно. Ведь все продумано!

Лелечка хоть и совсем крошка, а уже записана в Благородный пансион. Там, в этом частном учебном заведении, открытом недавно — восстанавливают традиции! — будет все, что полагается, чтобы у девочки была идеальная осанка, хорошая речь, манеры… Все — музыка, языки, образование.

Они уже откладывают деньги, отказывая себе буквально во всем. Питаются самой дешевой едой, совсем не покупают новую одежу и обувь… А каждая сэкономленная копейка идет на Лелечкино будущее!

Но зато, когда Леля подрастет, они будут выезжать… Они поедут в Париж. Красивая образованная девочка с голубой — от Гедиминаса! — кровью… Это оценят.

Дворянское собрание уже подтвердило их геральдику. Они будут участвовать в вечерах русской культуры, и именно там Леля найдет свою судьбу. Возможно, это будет преуспевающий потомок заграничной ветви какого-нибудь хорошего именитого рода.

Ведь тамошние, заграничные потомки родовитых русских эмигрантов тоже хоть и поработали на заводах Рено простыми рабочими и поездили досыта парижскими таксистами, а думают о том, как бы не растворить окончательно свою голубую кровь в браках с плебсом…

И невеста с хорошей родословной, красивая, юная, воспитанная, образованная, с блестящим французским… Это, как говорится, «на дороге не валяется».

Так они выберутся из дерьма, в которое загнала их жизнь и которому ни конца ни края.

Это будет их путь наверх!

Все продумано. Главное, осознать всю важность задуманного. И постоянно работать для будущего.

Со всей энергией и целеустремленностью, горой стоять за будущее рода Глинищевых, за будущее дочери.

И вот представьте… Вы холите, взращиваете свое чадо для прекрасного будущего, а какая-то тварь явится и отберет это прекрасное будущее?!

А ведь так и могло случиться с ними. Эта сволочь Хованский прямым текстом заявил, что они — не Глинищевы! И есть, мол, тому бесспорные доказательства.

Какая-то выжившая из ума старуха что-то там навспоминала в своем Мюнхене… А этот бультерьер Федор Федорович вцепился в ее мемуары мертвой хваткой!

То, что следует устранить Хованского, было так просто, логично и естественно, что… что… Да было бы просто глупостью не сделать этого!