Тайны Шлиссельбургской крепости - Николай Коняев

…Едва Соколовский кончил свои анекдоты, как несколько других разом начали свои; точно все мы возвратились после долгого путешествия, — расспросам, шуткам, остротам не было конца…

Не успели мы пересказать и переслушать половину похождений, как вдруг адъютанты засуетились, гарнизонные офицеры вытянулись, квартальные оправились; дверь отворилась торжественно — и маленький князь Сергей Михайлович Голицын взошел еп grande tenue, лента через плечо; Цынский в свитском мундире, даже аудитор Оранский надел какой-то светло-зеленый статско-военный мундир для такой радости. Комендант, разумеется, не приехал.

Шум и смех между тем до того возрастали, что аудитор грозно вышел в залу и заметил, что громкий разговор и особенно смех показывают пагубное неуважение к высочайшей воле, которую мы должны услышать.

Двери растворились. Офицеры разделили нас на три отдела: в первом были: Соколовский, живописец Уткин и офицер Ибаев; во втором были мы; в третьем tutti trutti.

Приговор прочли особо первой категории — он был ужасен: обвиненные в оскорблении величества, они ссылались в Шлиссельбург на бессрочное время.

Все трое выслушали геройски этот дикий приговор.

Когда Оранский, мямля для важности, с расстановкой читал, что за оскорбление величества и августейшей фамилии следует то и то… Соколовский ему заметил:

— Ну, фамильи-то я никогда не оскорблял.

У него в бумагах, сверх стихов, нашли шутя несколько раз писанные под руку великого князя Михаила Павловича резолюции с намеренными орфографическими ошибками, например: «утвѣрждаю», «пѣреговорить», «доложить мне» и проч., и эти ошибки способствовали к обвинению его.

Цынский, чтоб показать, что и он может быть развязным и любезным человеком, сказал Соколовскому после сентенции:

— А вы прежде в Шлиссельбурге бывали?

— В прошлом году, — отвечал ему тотчас Соколовский, — точно сердце чувствовало, я там выпил бутылку мадеры.

Через два года Уткин умер в каземате. Соколовского выпустили полумертвого на Кавказ, он умер в Пятигорске. Какой-то остаток стыда и совести заставил правительство после смерти двоих перевести третьего в Пермь. Ибаев умер по-своему: он сделался мистиком.

Уткин, «вольный художник, содержащийся в остроге», как он подписывался под допросами, был человек лет сорока; он никогда не участвовал ни в каком политическом деле, но, благородный и порывистый, он давал волю языку в комиссии, был резок и груб с членами. Его за это уморили в сыром каземате, в котором вода текла со стен.

Ибаев был виноватее других только эполетами. Не будь он офицер, его никогда бы так не наказали. Человек этот попал на какую-то пирушку, вероятно, пил и пел, как все прочие, но наверное не более и не громче других.

Пришел наш черед. Оранский протер очки, откашлянул и принялся благоговейно возвещать высочайшую волю. В ней было изображено: что государь, рассмотрев доклад комиссии и взяв в особенное внимание молодые лета преступников, повелел под суд нас не отдавать, а объявить нам, что по закону следовало бы нас, как людей, уличенных в оскорблении величества пением возмутительных песен, — лишить живота; а в силу других законов сослать на вечную каторжную работу. Вместо чего государь, в беспредельном милосердии своем, большую часть виновных прощает, оставляя их на месте жительства под надзором полиции. Более же виноватых повелевает подвергнуть исправительным мерам, состоящим в отправлении их на бессрочное время в дальние губернии на гражданскую службу и под надзор местного начальства.

Этих более виновных нашлось шестеро: Огарев, Сатин, Лахтиц, Оболенский, Сорокин и я.

Я назначался в Пермь».

4

Насчет дикого приговора В.И. Соколовскому, Л.К. Ибаеву, А.В. Уткину можно и не согласиться с Александром Ивановичем Герценом. Стихи, сочиненные В.И. Соколовским и А.В. Уткиным, чрезвычайно оскорбительны не только для императора, но и вообще для всех православных людей. Ну а «шутка», связанная с подделкой резолюций великого князя Михаила Павловича, вообще выглядит чистейшей уголовщиной.

Еще менее следовало жаловаться на приговор Л.К. Ибаеву. Он, как справедливо заметил Александр Иванович Герцен, был «виноватее других эполетами». Все-таки одно дело, когда возмутительные, предерзостные стишки распевает желторотый студент, и совсем другое, когда этим же занимается офицер, под командой которого находятся солдаты, обязанные выполнить его приказ. «Подвиг» братьев Бестужевых, обманом взбунтовавших 14 декабря 1825 года солдат Московского полка, еще свеж был в памяти.

Но вот что замечательно в воспоминаниях А.И. Герцена, так это то, что он с великолепными подробностями и чрезвычайной убедительностью показывает, как легко удавалось людям со связями уходить в николаевской России от ответственности за противоправную, антигосударственную деятельность.

Как мы знаем из книги «Былое и думы», в ссылке А.И. Герцен не подвергался особым ограничениям, благополучно служил, писал книги, женился, а потом уехал за границу, сумев благополучно продать свои деревни с крестьянами, за освобождение которых он, как принято считать, особо ратовал.

Бывает, что человек болен, и ему надобно лечиться, но близкие его, чтобы не волновать его, о болезни ему не говорят, успокаивают его, и человек живет, учится, работает, строит свое будущее, не понимая, что это будущее не принадлежит ему, оно разрушено, оно съедено той болезнью, которая развивается в нем… И спасение только в одном — немедленно, со всей серьезностью и ответственностью заняться лечением…

Правление Николая I во многом подобно этому человеку.

Восстание декабристов — серьезный рецидив болезни тайных обществ, которой оказалось заражено русское общество.

Но общество тогда испугалось. И испугались не столько болезни, сколько лечения. И решили позабыть о болезни…

Темные силы, которые император не пресек при расследовании декабрьских событий, продолжали действовать вопреки воле государя, вопреки интересам страны. Эти темные силы пытались развести императора с Пушкиным, им удалось развести государя со славянофилами, защищавшими в отличие от денационализированной аристократии позиции патриотизма, государственности, православия.

Любопытны выводы А.Х. Бенкендорфа, рисующего Николаю I картину общественного мнения в 1830 году.

«Масса недовольных слагается из следующих элементов:

1. Из так называемых русских патриотов, воображающих в своем заблуждении, что всякая форма правления может найти применение в России; они утверждают, что Императорская фамилия немецкого происхождения, и мечтают о бессмысленных реформах в русском духе.

2. Из взяточников и лихоимцев, которые бояться суровых мер, направленных против их злоупотреблений.

3. Из гражданских чиновников, жалующихся на то, что их держат в черном теле, отдавая предпочтение военным и затрудняя им даже получение отличий.

4. Из литераторов и части читающей публики…