Теофил Норт - Торнтон Уайлдер

Ему похлопали.

День выдался теплый. Для начала мы выпили по стакану виноградного сока с лимонным шербетом (еще десять центов надбавки). Двое гостей (Мино и Бодо) смущались, зато сестры были потрясающие красавицы и знали, что им все сходит с рук.

— Бодо, — сказала Филумена, — мне ваше имя нравится. Похоже на кличку очень доброй собаки. Да и сами вы похожи на доброго пса.

— О, спасибо!

— Аньезе, вот было бы славно построить на заднем дворе большую будку, тогда Бодо жил бы у нас и отгонял озорников. Мама бы вас полюбила и кормила на славу.

— А мы с Филуменой, — добавила сестра, — плели бы из цветов венки, надевали вместо ошейника и ходили с вами гулять.

Бодо весело залаял, кивая головой.

Аньезе продолжала:

— Но мама больше всех любит Мино, так что вы не ревнуйте. Мама любит Мино за то, что он знает все на свете. Она сказала ему, какого числа родилась, он поглядел в потолок, а потом говорит: «Это было в понедельник». Папа спросил, почему високосный год бывает раз в четыре года, и Мино объяснил это как дважды два четыре.

Я сказал:

— Мино разрешил открыть вам один его секрет.

— Мино женится! — закричала Филумена.

— Конечно, женится, как и все мы, но пока что он слишком молод. Нет, секрет другой: он выправляет патенты на игры, которые изобрел, и эти игры пойдут по стране не хуже маджонга. В них будут играть в каждом доме, как в триктрак или в бирюльки, и Мино разбогатеет.

— Ого! — закричали девушки.

— Но вы нас не забудете, Мино?

— Что вы… — растерянно сказал он.

— Не забудете, что мы вас любили до того, как вы разбогатели?

— И еще один секрет, — продолжал я. — Он изобретает такой ботинок, в котором сможет лазать по горам, кататься на коньках, а главное — танцевать!

Аплодисменты и крики восторга.

Пастуший пирог был объедение.

Аньезе сказала Мино:

— И тогда вы купите Бодо самые лучшие собачьи галеты, а Филумене — швейную машинку, которая не будет все время ломаться.

— Аньезе оплатите уроки пения у маэстро дель Валле, — подхватила Филумена, — а сестре подарите бирюзовую брошку, потому что она родилась в июле. А что вы подарите Теофилу?

— Я знаю, чего мне хочется, — сказал я. — Я хочу, чтобы Мино пригласил нас всех на обед в первую субботу августа тысяча девятьсот двадцать седьмого года — в это же место, в этом же составе, чтобы подали ту же еду и продолжалась та же дружба.

Бодо сказал: «Аминь», все повторили: «Аминь», а Мино пообещал, что так и сделает.

Мы принялись за сливовый крем. Беседа перестала быть общей. Я разговаривал с Розой, а Бодо расспрашивал Аньезе о ее пении. Единственное, что я расслышал, это «Моцарт». Бодо предложил ей загадать Мино загадку. Отгадки он ей не сказал.

— Мино, — сказала она, — угадайте: какая связь между именами того, кто нас сегодня пригласил, и моего любимого композитора Моцарта?

Мино, взглянув на потолок, улыбнулся:

— Теофил по-гречески — тот, кто любит Бога, а Амадей — то же самое по-латыни.

Аплодисменты и восторженное удивление, особенно с моей стороны.

— Это Бодо меня научил, — скромно призналась Аньезе.

— И Моцарт хорошо это знал, — добавил Бодо. — Иногда он писал свое второе имя по-гречески, иногда по-латыни, а иногда по-немецки. Как это будет по-немецки, Мино?

— Я не очень хорошо знаю немецкий… liebe… и Gott… ага, понял: Gottlieb.

Все снова захлопали. Мисс Эйлза стояла у меня за спиной. Шотландцы любознательны.

Аньезе снова обратилась к Мино:

— А мое имя означает «ягненок»?

Мино кинул на меня взгляд, но тут же снова повернулся к ней:

— Оно может иметь и такое значение, но многие считают, что имя это происходит от более древнего слова, от греческого «hagne», что означает «чистая».

На ее глаза навернулись слезы.

— Филумена, пожалуйста, поцелуй за меня Мино в лоб.

— Сейчас, — сказала Филумена и поцеловала.

Все мы слегка утомились от такого количества чудес и сюрпризов и молчали, пока нам подавали кофе (еще лишних пять центов).

Роза шепнула мне:

— По-моему, вы знаете человека, который сидит там, в углу.

— Хилари Джонса! С кем он?

— С женой. Они снова сошлись. Она — итальянка, но не католичка. Итальянская еврейка. Ближайшая подруга Аньезе. Мы все с ней дружим. Ее зовут Рейчел.

— А как здоровье Линды?

— Она уже дома. Вышла из больницы.

Когда гости поднялись (Бодо шепнул: «Не представляете, какие разговоры я обычно слышу на званых обедах!»), я пошел поздороваться с Хиллом.

— Тедди, познакомьтесь с моей женой Рейчел.

— Очень рад, миссис Джонс. Как здоровье Линды?

— Ей гораздо лучше, гораздо. Она уже дома.

Мы поговорили о Линде, о летней работе Хилла на общественных спортивных площадках, а также о семье Матера и сестрах Авонцино.

В конце я спросил:

— Мне хочется задать вам один вопрос, Хилл, — и вам, миссис Джонс. Надеюсь, вы поверите, что это не пустое любопытство. Я знаю, что муж Аньезе утонул. В Ньюпорте таких вдов, наверно, много — как и на всем побережье Новой Англии. Но я чувствую, ее гнетет что-то еще, помимо этого. Я прав?

Они как-то растерянно переглянулись.

Хилл сказал:

— Это был ужас… Люди стараются не говорить об этом.

— Простите, что спросил.

— А собственно, почему это надо скрывать от вас? — сказала Рейчел. — Мы ее любим. Ее все любят. Вы, наверно, понимаете, за что ее любят?

— О, да.

— Все мы надеемся, что это ее свойство… и ее замечательный сынишка, и пение — она ведь прекрасно поет — помогут ей забыть о том, что произошло. Хилари, расскажи мистеру Норту.

— Пожалуйста, лучше ты, Рейчел.

— Он плавал на подводной лодке. Где-то на севере, кажется, у Лабрадора. Лодка налетела на риф или что-то еще, и двигатели отказали. Лодку начали давить льды. Двери в отсеках заклинило. Воздух еще оставался, но попасть на камбуз они не могли… Им нечего было есть.

Мы молча смотрели друг на друга.

— Их, конечно, разыскивали самолеты. Потом льды передвинулись, и лодку нашли. Тела привезли домой. Бобби похоронили на кладбище морской базы.

— Благодарю… Я свободен только по воскресеньям после обеда. Могу я зайти к вам через неделю, повидать Линду?

— Конечно! Поужинаете с нами.