Brainiac. Удивительные приключения в мире интеллектуальных игр - Кен Дженнингс

Мне даже немного стыдно от того, сколько ответов в Jeopardy! я дал не благодаря высокоинтеллектуальным книгам в благородных кожаных переплетах, а благодаря чему-то более плебейскому. Надо ли говорить, на сколько вопросов по мифологии я ответил лишь благодаря серии комиксов про Тора, которые я просматривал в детстве? Или сколько ответов из области географии подарили мне телепередачи про путешествия в разные страны? Источником почти всего, что я знаю про звезды и созвездия, были научно-фантастические фильмы категории «Б». За представление о том, как выглядят флаги государств мира, я должен благодарить канал NBC и его трансляции с Олимпиад, а за знания названий водоплавающих птиц — составителей кроссвордов.

Понимание того, сколько ежедневно пропускаемой через себя информации мы способны впитывать при определенной внимательности, поистине воодушевляет. Вернувшись домой после очередного съемочного цикла, я осознал, как легко каждый день, каждый час узнавать что-то новое. Достаточно посмотреть всего несколько минут старого фильма про Вторую мировую войну в ночном телеэфире, чтобы узнать о ней что-то, чего не знал до того, — например, кодовое название пляжа, где происходила высадка союзных войск в Нормандии, которое совпадает с названием химического элемента[188]. Листая журнал в ожидании приема у стоматолога, я на каждой странице могу найти для себя что-то новое, будь то статья о глобальном потеплении, плей-офф НБА или реформе здравоохранения. Готовя ужин вместе с Минди, я могу выучить новые слова французского или итальянского происхождения, которые в изобилии встречаются в рецептах, ведь ни по-французски, ни по-итальянски я не говорю. Например, таким способом я узнал, какие макаронные изделия на языке оригинала называются «маленькими репками»[189]. Даже такое бессмысленное видео, как сериал про паровозика Томаса и его друзей, которое Дилан заставляет меня смотреть вместе с ним, при более пристальном изучении может оказаться прямо-таки сокровищницей ценных сведений о поездах и железных дорогах. Десятки раз на дню в моей голове срабатывает виртуальный сигнал: «Эй, а ведь про это могут спросить в Jeopardy!». Эти звоночки больше не вгоняют меня в панику. Я даже научился получать от них удовольствие.

Без сомнения, самая сюрреалистическая часть всей моей телевизионной эпопеи — это секретность. Перед первой записью я подписывал документ, в котором обязался не раскрывать никому подробности и результат программы до того, как она попадет в вечерний эфир. Но еще до этого я решил для себя, что по возвращении никому из домашних не расскажу о том, что произошло. Никому не нравится заранее узнавать счет футбольного матча, который ты вознамерился посмотреть в записи, ведь так? Вот я и решил дать своим друзьям и семье возможность сполна насладиться саспенсом во время просмотра игры по телевизору и не сообщать им, выиграл я или проиграл.

Такой план я вынашивал, пока считал, что мне предстоит только одна игра с маленькими шансами на вторую и уж совсем невероятную третью. На тот момент рекордом Jeopardy! было семь побед подряд. Я и предположить не мог, что мое пребывание на съемках Jeopardy! продлится больше недели, не говоря о том, что я буду ездить туда, как на работу. Вместо работы.

С того момента, как я понял, что мне придется лететь на съемки в Лос-Анджелес третью неделю подряд, моя начальница Гленда начала прикрывать меня. Ей пришлось вооружиться неистощимым набором легенд, объясняющих, почему меня каждый вторник и каждую среду на протяжении всей весны нет на месте. «У Кена грипп», «Кен красит цокольный этаж дома», «Кен сидит с больным ребенком». Если вы до сего момента считали программистов очень умными и проницательными людьми, боюсь, придется вас разочаровать. Ни один человек во всем офисе ничего не заподозрил.

Где-то после пятой или шестой поездки в Калифорнию ребус стал казаться уже слишком сложным, и я начал задумываться о том, как бы с наименьшими потерями рассказать всем, что на самом деле происходит. Вести тайную жизнь очень непросто — постоянно приходится размышлять о множестве разных проблем. Что думают коллеги с работы о том, почему меня не было вчера? Хватит ли денег на нашем банковском счете, чтобы в этом месяце еще три раза съездить в Калифорнию? Когда у меня закончится одежда, пригодная для появления в кадре (я ведь программист, «приличная одежда» для меня — это шорты, на которых не заметны пятна от кетчупа), как одолжить подходящие шмотки у отца, не говоря ему правду о том, зачем они мне вдруг понадобились?

Кроме того, обманывая всех, кого знаешь, на протяжении нескольких месяцев, можно нанести себе психологическую травму. Я начинаю чувствовать себя немного шизофреником. Несколько дней в месяц я тот самый Кен Дженнингс, который бьет рекорды телеигры и чей постоянно растущий выигрыш уже выглядит внушительной суммой, способной изменить жизнь. Но об этом еще никто не знает. Я по-прежнему должен возвращаться домой и быть просто Кеном Дженнингсом, обычным молодым папашей из пригорода, занимающимся привычным механическим офисным трудом и делающим вид, что ничего не происходит.

Я начинаю ощущать себя Кларком Кентом, работающим в газете Daily Planet, который в общении с друзьями создавал впечатление мягкого, ничем не примечательного человека, так что они ничего не предполагали о его полной опасностей двойной жизни[190]. Я провожу дни на рабочем месте, создавая одно за другим почти идентичные компьютерные интернет-приложения, а затем будто по тайному сигналу срываюсь в «Калвер-Сити». Этот психологически рваный ритм убивает меня.

Выброс адреналина во время игры в Jeopardy! — это круто, но, когда я возвращаюсь домой, мне не хватает той уверенности в себе и своей компетенции, которую я ощущаю, когда держу руку на кнопке. Наверное, что-то подобное чувствует морпех, когда сжимает в руках автомат. «Это моя кнопка. Здесь есть еще две таких же, но моя — именно эта. Моя кнопка без меня бесполезна. Я без моей кнопки бесполезен. Я должен хорошо жать на кнопку. Я должен жать быстрее, чем мои противники, которые хотят пережать меня…»

Я никогда не чувствовал себя достаточно уверенным или компетентным, сидя перед монитором рабочего компьютера. Я занимаюсь этим уже пять лет, и почти каждый день из этой половины десятилетия напоминал мне, что то ли из-за слабых способностей, то ли из-за своего отношения к делу я — посредственный программист. Это просто не мое.

Я, кажется, всю жизнь, с младых ногтей был фанатом тривии, но я никогда не рассматривал занятие ею как вариант выбора жизненного пути. Ну и, кроме того, при знакомстве девушкам было наплевать на то, что я знаю, какая столица — самая северная в мире[191], каково первое имя Капитана Кранча[192]или какая команда — единственная в американском профессиональном спорте находится в муниципальной собственности[193]. Так что я и думать про это забыл. Казалось, что тривия просто не может быть делом жизни для взрослого человека. Моей специализацией в университете был английский язык. Но с точки зрения рынка труда это тоже не выглядело слишком перспективным. («В чем разница между филологом-англоведом и пиццей-пеперони?» «Пицца-пеперони может накормить семью из четырех человек».) Поэтому я и переквалифицировался в компьютерщики. Я знал, что это будет не так весело, но новое занятие казалось мне безопасным и ответственным делом. В год выпуска из университета я подал документы на продолжение обучения сразу по нескольким программам. Но вскоре состоялась моя свадьба, и мы решили, что будет здорово взять ипотеку и время от времени вносить небольшую сумму на погашение кредита. Таким образом, мне пришлось оставить мысли о продолжении образования и согласиться на первое же предложенное место программиста. Мне всегда нравились условия моей работы. Но сама она в разное время казалась либо не особо возбуждающей, либо разрушающей душу и чрезвычайно утомительной. Я мог платить по счетам, но никогда не был по-настоящему счастлив.