Курортная зона - Надежда Первухина

— Это капсула с ядом! — крикнул Ежинский. — Я извлек ее из тела Ларисы, когда…

— Че-пу-ха! — проскандировала Вера. — Ты настоящих капсул-то в жизни не видал. А яду — тем более. Давай ее сюда, хрен червивый! Давай, я сказала! Проверять твои слова буду! Хряпну этой бодяги, так и быть! И если это не яд, а твоя моча, морфер, и я останусь в живых, то я все силы положу на то, чтоб в курортной зоне даже запаха твоих носков не осталось! Давай капсулу!

— От-дай! От-дай! — принялся скандировать зал.

— Ежинский, не упрямьтесь, — мягко посоветовал

Главный Судья.

Ежинский подчинился, мрачно хмурясь и ворча нечто нецензурное.

Вера взяла прозрачную пластиковую капельку. Поморшилась:

— Merde, воняет-то как… Морфер, ты бы руки с хлоркой мыл, что ли…

И посмотрела на Ларису.

— Не надо, — выдохнула Лариса. — Вера, нет…

— Не ерунди, — отмахнулась Вера и сунула капсулу себе в рот.

Хрустнуло.

Зал стих, словно умер.

Вера сосредоточенно работала челюстями. Потом выплюнула на пол какой-то изжеванный полупрозрачный комок. Рыгнула и сказала:

— Ненавижу жвачки. — А потом: — Морфер, где же яд? Че-то я ни хрена не помираю…

На Ларису Вера не смотрела.

А Лариса — наоборот.

На писательницу Червонцеву — во все глаза. Потому что яд не мог не сработать! Разве что…

Разве что яда там уже не было.

Но как такое могло случиться, если Ежинский все время держал эту клятую капсулу при себе?

— Так, ребятки, — тем временем развлекалась Вера. — Раз мы меня не хороним, предлагаю отпустить нас с подружкой в ближайшую рюмочную. А то этот сценарий мне уже надоел. Только я напоследок пару раз дам по физии этому уроду, который порочит дорогого моего человека Ларису.

— Не надо! — отпрыгнул Ежинский. — Этого не может быть! Там был яд, был!

— Слушайте, он мне надоел, — колыхнула бюстом Вера в сторону Судей. — Уймите вы уже этого недоделка. И кстати, наказаньице бы ему надо изменить.

— За что? — возопил морфер.

— А нехороший ты. Вредный. И вонючий. Господин Главный Судья, я, кажется, пользуюсь некоторыми привилегиями?

— Да, госпожа Червонцева.

— Насколько я помню, среди них имеется и привилегия так называемого “дополнительного приговора”. То есть на Суде Чести я могу либо облегчить участь осужденного, либо добавить ему жизненных неприятностей.

— Совершенно верно, сударыня.

— Bien. Так я хочу добавить. Господину Ежинскому. От себя лично. Господин Судья Окончательного Приговора, нельзя ли сделать так, чтобы с этой минуты и лет этак примерно пятьдесят господин Ежинский провел исключительно в одном облике — в облике, который я вам предложу.

Судьи посовещались и решили:

— Ваше требование справедливо, госпожа Червонцева.

— Нет! — завопил Ежинский. — Гады! Я ведь прав! Прав!

— Господа Судьи. — Вера улыбнулась обаятельнейшей улыбкой. — Я так ежиков люблю! Милые, полезные, а главное, скромные животные, которые не лезут не в свои норки. Давайте подсократим князю фамилию. Был Ежинский, а станет просто… еж.

— Как вам угодно, госпожа Червонцева. Точнее, госпожа Хранительница Камня.

— О! — подняла пухлый пальчик Вера. — Мне приятно, что вы вспомнили этот старинный титул. Тем более что бриллиант действительно хранится у меня. В надежном месте. И будет предъявлен Обществу по первому требованию.

— Отлично, сударыня. Полагаю, мы со всем закончили.

— Высокий Суд удаляется! — проголосила очкастая дама-референт. — Все свободны. Господина Ежинского — под стражу.

— Я могу идти? — тихо спросила у Веры Лариса, пряча глаза.

— Конечно, — ответила та равнодушно. И тут же совсем другим тоном: — Нет, ты куда намылилась, убогая, в одних-то трусах?

Лариса замерла, глядя в пол:

— Не знаю. Может, раздобуду мышьяку и нажрусь его до отвала, как ты тогда. Мне после всего этого на мир смотреть тошно.

Она говорила и не замечала, как Вера потихоньку подталкивает ее к выходу. Как Вера надевает на нее стеганое пальто на гагачьем пуху, нахлобучивает вязаную шапку и за руку ведет к коттеджу.

— Нет, — дернулась Лариса. — Я туда не пойду.

— Тогда ко мне, — решает Вера. — Мышьяку у меня — лопатой греби. Заодно и помоешься, приоденешься, коньячку хлопнешь, я стейки поджарю, лады?

И тут с Ларисы спало оцепенение. Она принялась реветь и хохотать одновременно:

— Вера, святое небо, Вера! Ты просто чудо какое-то! Ты…

— А то! Пойдем-пойдем, нечего публику собирать. Публике не нужны истерики.

…В пустом зале, где отшумел Суд Чести, выл и извивался в крепких оковах полный морфер, князь Антуан Ежинский.

Будущий еж.

Россия: сотни миль полей и по вечерам балет.

Алан Хакни

Спустя примерно неделю после Суда Чести произошло событие, изменившее все расписание курортной зоны “Дворянское гнездо”.

Выпал снег.

Не легкомысленные перышки-снежинки, тающие, едва коснутся земли, и не острое белое крошево, сыплющееся пополам с дождем и превращающее чуть подмерзлую землю в раскисшее месиво. Снег выпал именно такой, какой возвещает о близком приходе зимы: густой, плотный и доброкачественный — снежиночка к снежиночке. А выпадение такого снега на языке “Дворянского гнезда” значило только одно.

Начало сезона Большой Охоты.

Это вовсе не означало, что все обитатели Дворца слегка рехнулись. Но во время завтраков, обедов и ужинов речь шла исключительно об охоте. Томные завсегдатаи курительной и даже вечные рабы криббеджа и преферанса покинули свои уютные насиженные местечки и целыми днями пропадали то в манеже, оттачивая мастерство езды и “разгоняя лошадкам кровь”, то на псарне, ревнивым и придирчивым оком осматривая своры борзых и гончих. Даже хождение в охотничьих сапогах по бесценным коврам и вытирание перепачканных ружейной смазкой пальцев о ближайшую портьеру не считалось par le ton mauvais[34].

— Приходится это терпеть, — пожимая плечами, сказала Вера Ларисе. — Все любят театр, но кому интересны бесконечные репетиции или творческие муки декоратора? Вот сесть перед сверкающей сценой в качестве зрителя — другое дело.

— А нам с тобой отведена роль зрителей? — поинтересовалась Лариса. Для проформы, впрочем, поинтересовалась. Она уже была в курсе, что они с Верой, естественно, не попадут в число охотников, а лишь окажут честь присутствовать на первом загоне — открытии Охоты. Об этом Ларисе не преминул сообщить барон Людвиг фон Вымпель, чуть не раздуваясь от гордости: он был избран тайным голосованием на почетную должность Управляющего Охотой. Правда, эта должность означала крепкую головную боль и беспокойство за каждую мелочь, нужную в предстоящем действе, но фон Вымпель не жаловался. Лариса уже слыхала краем уха, как барон муштрует изнеженных заграничных князьков-морферов. сгоряча расхватавших обязанности доезжачих и борзятников, и как эти князьки клянутся, что отныне будут проводить свой отдых где-нибудь в Лос-Паламосе, а не в холодной России с ее “ужасными национальными традициями”.