Сказки века джаза - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

В холле она услышала всего один громкий и настойчивый голос, но и он уже затих, когда она добежала до лестницы. Хлопнула входная дверь.

В поле ее зрения попал музыкальный салон. Там находились только Мильтон и Гарольд, растянувшийся на стуле; его лицо было бледным, воротник расстегнут, а челюсть двигалась неестественно свободно.

– Что случилось?

Мильтон с явным беспокойством посмотрел на нее.

– Маленькие неприятности…

Затем Гарольд заметил ее и через силу начал говорить.

– ‘Скорбил мою с’бственную к’зину в моем с’бственном д’ме! Проклятый нувориш ‘скорбил мою с’бственную к’зину…

– Том хотел проучить Эйхерна, а Гарольд вмешался, – пояснил Мильтон.

– Господи, Мильтон, – воскликнула Эвелин, – неужели ты не мог их остановить?!

– Я пытался; я…

– Джули заболела, – прервала она его, – у нее заражение крови. Уложи его спать, если это тебя не затруднит.

Гарольд посмотрел на нее.

– Джули больна?

Не обращая на него внимания, Эвелин стремительно удалилась из столовой, случайно бросив взгляд на ту самую большую чашу, все еще стоявшую на столе: лед растаял, и вода смешалась с остатками пунша, – у нее по спине от страха пробежал холодок… Она услышала шаги на лестнице – это был Мильтон, помогавший Гарольду подняться в спальню, – а затем услышала, как Гарольд бормотал себе под нос:

– Что она ск’зала, с Дж ли вс’ в п’рядке.

– Не пускай его в детскую! – крикнула она.

Последовавшие часы превратились в сумрачный кошмар. Доктор прибыл около полуночи и на протяжении получаса с помощью ланцета исследовал рану. В два часа он уехал, дав ей телефоны двух сиделок, которых можно было вызвать среди ночи, и обещав заехать еще раз в половине седьмого. У девочки действительно началось заражение крови.

В четыре часа, оставив Хильду ухаживать за дочерью, Эвелин ушла к себе в комнату; дрожа, она выскользнула из вечернего платья и бросила его в угол комнаты. Она надела обычное платье, вернулась в детскую и отправила Хильду варить кофе.

До девяти часов она никак не могла себя заставить заглянуть в комнату Гарольда, но когда все же пересилила себя и сделала это, то обнаружила, что муж уже проснулся и скорбно уставился в потолок. Он направил на нее взгляд своих пустых, налившихся кровью глаз. На мгновение она возненавидела его, и ненависть эта душила ее, она не могла произнести ни слова. Охрипший голос донесся до нее из постели:

– Который час?

– Девять.

– Проклятье! Я вел себя, как настоящий…

– Не в этом дело, – резко перебила его она. – У Джули заражение крови. Они хотят… – она поперхнулась. – …врачи думают, что она потеряет руку.

– Что?!

– Она порезалась об эту – эту чашу.

– Вчера вечером?

– Какое это имеет значение? – крикнула она. – У нее заражение крови, слышишь ты меня или нет?!

Он смущенно посмотрел на нее и сел в кровати.

– Я сейчас оденусь, – сказал он.

Вся ее злость куда-то испарилась; огромная волна усталости и жалости к нему накатила на нее. Все же, как ни крути, это было и его горе.

– Да, – равнодушно ответила она. – Думаю, так будет лучше.

IV

Если красота тридцатипятилетней Эвелин еще балансировала на грани, то после этого случая она внезапно окончательно решила покинуть ее. Небольшие морщинки на лице внезапно превратились в настоящие морщины, а на ногах, бедрах и руках быстро нарос заметный слой жира. Ее манерная привычка иногда стягивать брови вместе стала доминирующей – она морщилась, когда читала, когда с кем-нибудь разговаривала и даже когда спала. Ей исполнилось сорок шесть.

Как и во многих семьях, от которых отвернулись удача и радость, теплые родственные отношения между супругами плавно переродились в бесцветный антагонизм. В обычном состоянии муж и жена терпели друг друга – так, как терпят присутствие надоевшего старого стула. Эвелин немного беспокоилась, если Гарольд был нездоров; в основном же она старалась выглядеть веселой и довольной, скрывая свою подавленность и усталость от совместной жизни с разочарованным человеком.

Семейная партия в бридж окончилась, и она вздохнула с облегчением. В тот вечер она сделала ошибок больше обычного, но это ее нисколько не волновало. Просто Ирэн могла бы не говорить вслух, что пехота – особенно опасный род войск. Писем не было уже три недели, и хотя в этом не было ничего странного, она все равно нервничала; естественно, она не запоминала, какие трефы выходили из игры.

Гарольд поднялся наверх, поэтому она в одиночестве вышла на крыльцо подышать свежим воздухом. На улице царило яркое очарование лунного света, рассеянного по тротуарам и лужайкам; зевнув, она рассмеялась, припомнив одну из давних встреч «под луной». Удивительно: жизнь казалась когда-то всего лишь суммой текущих и будущих влюбленностей! Теперь же она выглядела как сумма текущих и будущих проблем…

Была проблема Джули – Джули было тринадцать, и она все болезненнее ощущала свое уродство, проводя дни напролет в одиночестве с книгой в своей комнате. Пару лет назад она так сильно испугалась перспективы предстоявшей ей учебы в школе вдали от дома, что Эвелин не смогла заставить себя отправить ее учиться, поэтому Джули росла в тени своей матери… Жалкая маленькая фигурка с искусственной рукой-протезом, который она даже не пыталась использовать и уныло таскала в своем кармане. Она брала уроки использования протеза, потому что Эвелин боялась, что она вообще разучится поднимать обе руки вместе; но после уроков, несмотря на то, что она с равнодушным послушанием иногда двигала протезом в угоду родителям, искусственная рука при первой же возможности вновь опускалась в карман платья. Некоторое время платья ей шили вообще без карманов, но Джули так подавленно и горестно целый месяц бродила по дому, что Эвелин не выдержала, сдалась и больше никогда не пыталась повторить неудачный эксперимент.

Проблема Дональда была в корне противоположной. Все попытки приблизить его к себе были тщетны, как и попытки отучить Джули слишком сильно опираться на нее. А с течением времени эта проблема и вовсе выпорхнула из ее рук: полк Дональда вот уже три месяца находился за границей.

Она снова зевнула – жизнь была делом молодых. Как же счастлива она была в молодости! Она вспомнила своего пони – его звали Вижу; и о поездке вместе с матерью в Европу, когда ей только исполнилось восемнадцать…

– Это и было счастье! – вслух обратилась она к луне. Затем вошла в дом; дверь почти уже закрылась, когда послышался шорох в библиотеке. Она вздрогнула.

Шумела Марта – единственная служанка, которую они еще могли себе позволить.

– Ах, это ты, Марта! – сказала она, немного успокоившись.

Марта быстро обернулась.

– Я думала, что вы уже наверху. Я только…