Самая коварная богиня, или Все оттенки красного - Наталья Андреева

– Внутри чемодана тоже? – усмехнулся капитан. – Что ж, ваше любопытство помогло нам узнать причину. Банальная ревность. И что это за картина?

– Портрет, – с вызовом сказала Ольга Сергеевна. – Да, он написал мой портрет!

– Вы его украли! – взвизгнула Наталья Александровна. – Он вам не принадлежит, он принадлежит семье! А Нелли наверняка знала!

– Ничего она не знала! – зло посмотрела на нее Ольга Сергеевна. – Никто не знал! Это мое, понимаете, мое!

– Следствие разберется, – сказал капитан. – А вам, Ольга Сергеевна, к воровству не привыкать. Значит, между вами и художником Эдуардом Листовым была любовная связь?

– Да, я его любила! – гордо вскинула голову Ольга Сергеевна. – И он меня любил! Он даже хотел на мне жениться!

– Хотел бы – женился, – усмехнулась Олимпиада Серафимовна. – Вы себе льстите, милочка.

– Торжествуйте! Ничего, вы тоже свое получите, недолго осталось, – напомнила Ольга Сергеевна.

– Думаю, с вашим уходом из этого дома все неприятности здесь прекратятся! – отчеканила Листова-старшая.

– А вдруг она бомбу в кухонную плиту заложила? – предположил Егорушка.

– Егор! – взвизгнула Наталья Александровна. – Ну, сколько можно?!

– Нет, взрывчатых веществ там, где когда-то работала Старицкая, не пропадало. Так что успокойтесь, господа, больше здесь никто не умрет, – сказал капитан Платошин. – У нас есть ордер на обыск, и начнем мы с комнаты Ольги Сергеевны. Только вот кого пригласить в понятые?

Он обвел глазами присутствующих:

– Подозрение пока ни с кого не снимается, у нас еще и труп Листова имеется. А на пистолете отпечатков пальцев гражданки Старицкой нет.

– Может, она перчатки надела? – подмигнул Эдик. – Она же уборку всегда проводила в перчатках.

– Был поздний вечер, – напомнил Платошин. – Не до уборки. И я все же предполагаю, что убийство было непреднамеренным. Убийца выстрелил спонтанно, видимо, не справившись с нервами.

– А если это сделала моя тетя? – робко сказала Настя. – Когда я… хотела поговорить с дядей Георгием, я вошла и стала дожидаться его в кабинете. А пистолет лежал на столе. Я взяла «Дерринджер» в руки, потом положила обратно, услышав шаги в коридоре. Дядя вошел первым, а следом тетя. Я спряталась в студии.

– Зачем? – в упор посмотрел на нее Платошин.

– Ну… Машинально.

– Одна девушка машинально поднимает с пола орудие преступления, другая машинально прячется от человека, с которым пришла поговорить. Возможно, что кто-то из вас так же машинально выстрелил, – усмехнулся Платошин. – Ваша тетя, Настя, теперь уже ничего не скажет. Поэтому подозрение ни с кого не снимается. Кого бы пригласить в понятые? Разве что соседей?

– Садовника, – подсказал Эдик. – И сторожа. А хотите, меня.

– Эдик, я ведь тебя деньгами выручала, – укоризненно произнесла Ольга Сергеевна.

– Хотите сказать, что я добра не помню? Хорошо, я отказываюсь быть понятым!

– А и в самом деле, – Платошин повернулся к лопоухому, – Вася, пригласи-ка сторожа. И начнем, пожалуй. Ольга Сергеевна, вы ничего не хотите нам выдать, так сказать, добровольно? Наркотики, оружие или, может быть, у вас в комнате есть не принадлежащие вам вещи?

– Там все мое! – вспыхнула она.

– Что ж, идемте проверять.

Э. Листов «Женщина у окна», портрет в бордовых тонах, холст, масло

Ничего интересного для следствия, кроме упомянутой картины, извлеченной из чемодана, в комнате Ольги Сергеевны обнаружить не удалось. После того как все было закончено, Платошин предоставил портрет в бордовых тонах на суд Листовых. Здесь же был и Веригин, оставшийся из любопытства. Именно он и заинтересовался всерьез картиной:

– Ну-ка, ну-ка…

Портрет в бордовых тонах сильно отличался от картины, висевшей в гостиной. Один был весь как будто наполнен светом, небо, преображенное рассветным солнцем, словно переливалось, играло красками, а лицо молодой девушки, изображенной на портрете, было удивительно чистым, спокойным и радостным. Это была сама жизнь.

Женщина в бордовом платье выглядела старой, уставшей, хотя в ее волосах не было ни единого седого волоса, а на лице морщин. И все равно она казалась старухой. Выражение лица неприятное, то ли злое, то ли просто недовольное, губы сжаты, глаза прищурены. Сам же портрет тусклый, слишком темный, такой же неприятный, как и изображенная на нем женщина. Словом, это была сама смерть. Только косы в руках не хватало. Возможно, ее умирающий Листов и писал. Всех, кто видел сейчас портрет, охватило чувство страха.

– Да пусть оставит его себе! – не выдержала Олимпиада Серафимовна.

Эраст Валентинович со вздохом сожаления сказал:

– Крайне неудачная работа. Но подпись имеется. Даже не верится, что это Листов! Думаю, несколько тысяч долларов эта картина все же стоит. Из-за подписи. Как-никак раскрученный бренд. Но, сказать по правде, редкая дрянь, – не удержался он.

Ольга Сергеевна воскликнула:

– Да что вы понимаете! Вы просто завидуете!

Веригин обиженно поправил очки:

– Я не художник. Я критик. Говорю то, что думаю.

Ольга Сергеевна заявила:

– Все критики – это неудавшиеся художники!

Веригин, снимая очки, огрызнулся:

– Ну, знаете! Терпеть оскорбление от особы, которая совершила преступление… Я не намерен! Попрошу оградить!

Платошин пожал плечами:

– Мне только надо знать, имела ли место еще и кража? Кому принадлежит картина?

– Нам, – хором заявили Наталья Александровна и Вера Федоровна.

– А я сказала: пусть забирает! – заупрямилась Олимпиада Серафимовна.

– Хорошо, картина пока останется в доме, – вздохнул Платошин. – Старицкая, пройдемте.

Ольга Сергеевна спросила:

– Можно мне позвонить?

Платошин уточнила:

– Позвонить? Кому?

Ольга Сергеевна ответила:

– Соседке. Разве я не имею права? У меня квартира, я хочу, чтобы за ней присмотрели.

Платошин снизошел:

– Хорошо, вы имеете право на один звонок, можете позвонить кому хотите. Это на ход следствия никак не повлияет. Дать вам мобильный телефон?

Ольга Сергеевна сказала:

– Если вы не возражаете, я с домашнего позвоню.

Платошин пожал плечами:

– Как хотите. Только недолго.

Старицкая, ни на кого не глядя, прошла в дом. Капитан кивнул лопоухому: Вася, мол, проследи, чтобы ничего такого не сотворила. И не сбежала. Потом словно вдруг что-то вспомнив, капитан хлопнул себя по лбу: