Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

— Царевич, чай, в Угличе-то при матери живёт да при дядьях его Нагих, — возразил Фёдор. — Надзор за ним строгий.

— Или думаешь, Битяговский не учинил за ним свой надзор? Чай, каждый шаг его стерегут. Там и Данила Битяговский, и Никитка Качалов. Сделают смуту. Смутьяны они и есть смутьяны. А при смуте и царевича недолго погубить. Ныне многие беду чуют. Сколь знамений люди видели на небе!

Фёдор и сам чувствовал: в воздухе носилось что-то недоброе. Многие понимали, что болезненный Фёдор долго не протянет. Романов с прискорбием видел угасание сил у царственного родича, замечал и обстоятельную настойчивость, с какой Годунов окружил себя льстецами и угодниками. Сам патриарх Иов во всём услуживает ему. Когда Иов был ещё в Ростовской епархии, Годунов облагодетельствовал его. Знал он, что учинится патриаршество в России, а в патриархи по его совету выберут Иова. Так оно и случилось. И ныне царь души не чает в этом боголюбивом, твёрдом в вере, смиренном человеке. А Иов во всём потакает Годунову, оттого и наложил запрет на упоминание имени царевича в ектеньях, как того хотел Годунов. Не к добру это. Ксения права. Погубит Годунов царевича по своему злому упорству.

Ему припомнился один рассказ, которому он прежде не придавал значения, ибо всегда относился с недоверием к случаям волхвования. А тут речь шла именно об этом. В Москве жила волхвовательница Варвара. Она предрекла Годунову царствование. «Только царствовать ты будешь недолго, — добавила она, — всего семь лет». Годунов же, как свидетельствует о том автор «Сказания о царстве царя Фёдора Иоанновича», воскликнул радостно: «Хотя бы семь дней, лишь бы имя на себя царское положить и желание своё совершить!» Фёдор не сомневался в достоверности самого факта гадания, но было бы легковерием думать, что оно сбудется. Годунов поверил ему. Не подтолкнёт ли его эта вера к новому злодеянию?

Тревога Ксении передалась и Фёдору. Погубив царевича, Годунов начнёт убирать со своего пути всё, что покажется ему помехой. Он не посмеет тронуть Романовых при жизни царя. А после его смерти? Фёдору стало страшно. Или он не в ответе за весь Романовский род?

Фёдор привык побеждать страх, идя навстречу опасности. Он не спал ночь, обдумывая решение. А утро изменило все его планы: Годунов с царём и всей царской свитой выехал на богомолье в Троице-Сергиеву лавру.

Стоял жаркий май. В комнате было душно. Кто-то причитал навзрыд:

— И что же это учинилось с тобой, дитятко-царевич!

Фёдор в тревоге поднялся на постели. Тотчас же раздался чей-то резкий голос:

— Подымайся, колода пьяная! Слышь, государя нашего не стало!

Фёдор прислушался. В доме была тишина. Он попытался встать, но тут же повалился на ложе. Позвал:

— Кто там есть? Эй, кто там есть?

Вошла Ксения. Лицо у неё было заплаканное.

— Ксения, что там кричат? Какого государя не стало? Что с Фёдором?

Ксения села рядом, взяла мужа за руку.

— Не о том твоя тревога... Царевича Димитрия нет. Зарезали.

Он выдернул руку, словно она была в том виновата, опустил голову. Ксения почувствовала, что он не в себе, помогла ему снова лечь.

— Что уж теперь? Царевича не вернуть. Ты сам-то больно не горюй, береги себя!

Фёдор закрыл лицо руками.

— Кто убил?

— Дьяки... С сыном мамки царевича Осипом Волоховым.

— Поди, Ксения. Не теперь...

Но через некоторое время он позвал её:

— Расскажи всё как есть.

— Мамка Василиса вывела царевича во двор и передала его своему сыну Осипу. Тот повёл его дальше, наклонился к нему, спросил: «Это у тебя, государь, новое ожерельице?» Царевич вытянул шейку, ответил: «Нет, старое». Осип вонзил ему в шейку нож, царевич упал, Осип кинулся бежать от страха. Тут подошёл Данила Битяговский с Никиткой Качаловым, они перерезали царевичу горло.

— Когда это случилось?

— В субботу, в шестом часу.

Фёдор закрыл глаза.

— Ступай, я побуду один.

Ему вспомнился вдруг случай, когда царица Марья Нагая показала ему пелену, на которой она вышила изображение Сергия Радонежского. Рядом бегал царевич, живой, резвый мальчик. Ему было годика три. Фёдора поразило тогда сходство святого Сергия на пелене с ликом царевича, особенно в верхней части лица: резкий прочерк бровей и характерный, упорно-внимательный взгляд. Видимо, мать, может быть бессознательно, запечатлела на пелене это почудившееся ей сходство своего ребёнка со святым, которому она поклонялась в сердце своём. Потом припомнились ему слова Богдана Бельского. Назначенный царевичу в дядьки ещё при Иоанне, Богдан искренне привязался к ребёнку. «Из него вырастет великий государь. Ум у него острый, а характером царевича Ивана напоминает», — сказал он.

Ксения вскоре вернулась, сидела тихонько у изголовья мужа, прислушиваясь к его шёпоту. Так прошла ночь. Под утро он вдруг закричал. Она склонилась к нему, потрогала губами лоб. Он открыл глаза.

— Во сне ты так страшно кричал.

— То не я кричал. То тоска моя смертная кричала во мне.

Она поняла слова его по-своему, сказала:

— Ну да авось Бог милостив.

— Поди, Ксения, и пошли ко мне лекаря, чтобы выгнал из меня болезнь. Мне надобно скорее выздороветь. Я... — Он смолк, не договорив.

А через день случилось то, что вошло русские в летописи как продолжение великой трагедии.

Во время послеобеденного сна Фёдор проснулся от набата. Сидевшая возле его ложа старая мамка помогла ему одеться и вывела на крыльцо. Со двора донёсся крик:

— Москва горит!

Со стороны Занеглимья тянуло дымом. На подворье высыпала челядь. Конюх подошёл к Фёдору, спросил, не отвести ли лошадей ближе к реке. Фёдор велел ему сначала подняться на башню и посмотреть, что делается на Москве. Вскоре раздался его голос:

— Горит! Мгла над Москвой насевается!

— Да где горит-то? — тревожно и громко прокричало враз несколько голосов.

— Арбат горит. Да ещё Никитская и Тверская. Огонь на Замоскворечье идёт!

— Труба занялась! — подсказал отрок, поднявшийся с отцом на башню.

Набат усилился. Звонили со стороны Мясницкой, в церкви Святого Флора. Молено было различить тонкий звон колоколов церкви Святого Василия на Покровке.

Фёдор спросил, где Ксения, ответили, что уехала в село Преображенское: там собирались косить. Фёдор велел приказчику послать мужиков к Варварке, вдоль которой раскинулось родовое поместье Романовых. Надо было рыть канавы и держать наготове багры да топоры с лопатами, чтобы остановить огонь, ежели начнёт приближаться к Варварке. Челядь извлекала из сундуков своё добро и переносила его в погреба.

Между тем мгла в воздухе понемногу рассеивалась, и суета на подворье стала стихать. В город послали разведывателей — узнать, что там делается. Вернувшиеся сообщили, что погорело всё в Белом городе и на Арбате. Огонь остановился возле церквей Святого Флора и Святого Василия. Люди крестились, благодарили Бога, что лихо миновало их.