33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич

– А я вас понимаю!

Сорокин удивился. Сначала он удивился себе, такому своему решению, а теперь Шнейдерману.

– Не смотрите на меня, как будто бы я на ваших глазах умер и сразу воскрес, я не Иисус! Разве Изя не стал вам другом? Старшим братом? Он рассказывал мне, что проникся к вам, как к младшему брату! Или он ошибался?

«Боже мой! Как он всё точно объяснил, этот старый еврей, – старшим братом!» Михаил Капитонович ни разу не подумал об этом за те недели, когда они с Ивановым были вместе, когда тот распекал его за пьянство, хвалил за сообразительность и образ мыслей, вполне пригодный для сыщика; когда они обедали, когда «обмозговывали» планы, когда Иванов давал ему короткие уроки юриспруденции, когда… а Сорокин даже не заметил, что так сблизился с этим человеком.

Он посмотрел на Шнейдермана и твёрдо ответил:

– Не ошибался!

– Ну вот! Я же говорю, что я вас понимаю… Просто вы не хотите видеть его мёртвым. Уверяю вас, что и он тоже! И не надо ему мешать! Сейчас он объясняется со своими родителями. Они наверняка не довольны, что встретились с ним так рано! Я тоже не пойду на кладбище, хотя евреям туда вход не запрещен! Я тоже не хочу видеть его в гробу. И он со мной согласится! И что вы будете делать дальше?

– Сейчас пойду…

– В Иверскую!.. Конечно, куда же ещё идти офицеру?.. Он мне рассказывал, что вы – фронтовик! Идите, идите, помолитесь за его блуждающую душу, а я помолюсь в синагоге, там его не любят, но помнят! И какое мне дело до тех, кто его не любит?.. А вы с ним где-нибудь обедали… вместе?

– Да! В «Лотосе»!

– На Участковой?

Михаил Капитонович кивнул, и Шнейдерман взвился:

– Осторожно, молодой человек, я вам сейчас чуть не отрезал ухо! Нашёл где обедать! Он никогда не заботился об еврейских парикмахерах…

Сорокин смотрел на Шнейдермана.

– Что вы смотрите? Вы видели, сколько заведений открыли на Участковой японцы? Не видели! Такая конкурэньция! Конечно, разве кому-то есть дело до еврейских парикмахеров? Нашёл где обедать! Приходите на Китайскую, там есть заведение Каца, «Миниатюр», знаете?

Сорокин помотал головой.

– Что вы так мотаете головой, или я брею лошадь?

Через зеркало Сорокин смотрел на суетливого, толстого и рыхлого, лысого, с грустными глазами Шнейдермана, такого не похожего на высокого и стройного, с умными глазами Иванова, и чувствовал, что под ним как будто бы нет ничего твердого и прочного, он как будто бы плыл, и не за что было ухватиться, потому что Иванов и Шнейдерман сейчас были – один человек. Он тряхнул головой.

– Если вы будете вести себя как конь, то, когда я вас всё-таки побрею, вам придётся заржать!!! Если только ваша голова ещё будет на месте. – Шнейдерман бросил бритву в таз. – Тут одно горе, так будет два!..

– Извините! – Михаил Капитонович попытался сосредоточиться.

– Конечно извиню, и придётся это делать, пока не закончу! Так вы придёте к Кацу… после Иверской?

Сорокин побоялся кивать и только моргнул.

– Только, должен вас предупредить, мне ещё нужно в американское консульство за визой, а там сами знаете, какая очередь, но мне вроде повезло. Так что я могу немного опоздать.

Когда Сорокин наконец вышел из парикмахерской, его лысую голову и босое, как выразился Шнейдерман, лицо обдало холодным ветром. Михаил Капитонович увидел на противоположной стороне улицы шляпный салон и пошёл туда.

В Иверской было пусто. На широко расставленных ногах уборщица пятилась задом и длинной шваброй чертила на мраморном полу округлые глянцевые полосы. Лицом к аналою стоял священник, и, когда под сапогами Сорокина заскрипел песок там, где пол ещё не был вымыт, он обернулся. Михаил Капитонович поклонился и пошёл к свечному прилавку. Он был здесь две недели назад, когда они с Ивановым заказывали поминки для Яшки. Священник встал рядом и перебирал маленькие листочки с написанными на них именами. Сорокин взял такой же листок из стопки на прилавке, нарисовал сверху крестик и написал «Илья». Священник присоединил его к другим.

– Вы хотите заказать службу за упокой души…

– …раба Божьего Ильи, панихиду… вот деньги…

– Положите в копилку…

Михаил Капитонович приложился к руке священника, священник перекрестил его, Михаил Капитонович сложил пополам несколько купюр и сунул их в узкую прорезь копилки. Священник вернулся к аналою. Михаил Капитонович взял четыре свечи и пошёл к Распятию. Он зажигал свечи и ставил их: «Маме, папе, Ванечке, Илье Михайловичу…» – и тут у него в голове возник целый список людей, которым надо было бы поставить свечи за упокой. Он смотрел на огоньки, их клонило сквозняком, то вправо, то влево, и увидел мёртвых пограничников на заставе, от которых удалялись казаки, увидел котёнка с красной ленточкой на тонкой шейке, женщину, лица которой он не видел, потому что не знал её живой, но он знал, что это – Екатерина Григорьева, двоих рабочих с лесосклада, русского и китайца, задавленных бревном; он увидел Гвоздецкого, Яшку, увидел задушенного китайского полицейского, увидел конского «дохтура» Селиванова, последним он увидел застреленного им Огурцова. «Лёгкой жизни ты просил у Бога… – вспомнил он. – И это всё, что ты знаешь? Это всё, что ты можешь, – вместо молитвы?..»

Снова рядом оказался священник, он стал собирать свечные огарки, и на его груди около наперсного креста сверкнул совсем маленький, как игрушечный, георгиевский крестик с веточкой.

«Война!.. – подумал Михаил Капитонович. – Вроде ты закончилась!.. А сколько людей погибло на глазах в этом мирном городе… всего лишь за полгода! На войне не всегда знаешь, кого убили, даже если рядом, а тут… – И внезапно пришла мысль: – Ненавижу этот город».

Через несколько минут после того, как он ушёл, на его месте встали Моня и Ноня, они поставили каждый по свече и долго молились, не шевелясь и не утирая слёз.

«Здравствуйте, дорогая Элеонора!

Пишу Вам в поезде. Вчера встретили Православную Пасху. Сегодня 28 апреля, и я еду к своему товарищу, повидать его и разговеться. Мы с ним давно не виделись. В последний раз он приезжал осенью, всего лишь на один день, и мы отпраздновали целых два замечательных события – крестины и помолвку, и даже некогда было поговорить. А сейчас я еду к нему в…» – Михаил Капитонович задумался: «В командировку… или наврать, что в отпуск?» Вагон дёрнуло, сломался грифель, он свернул лист, положил его в карман и вышел в тамбур.

«Зачем ей эти подробности? – думал он. – В командировку или в отпуск, какая разница?» Он пристроился около запотевшего окна и стал протирать его рукавом. В тамбуре было прохладно, поэтому, как только открывалась дверь и из натопленного вагона кто-то выходил или входил, окно сразу запотевало. Рукав намок и размазывал испарину по стеклу.

«В отпуск!» – решил он и закурил.