Герцогиня смерти. Агата Кристи. Биография - Ричард Хэк

Агата делилась с Максом своими чувствами: “Я так счастлива, что мне приходится о них заботиться, что меня зовут на выручку”.

Ей в радость было общение с внуком, и она благоразумно воздерживалась от замечаний по поводу воспитания ребенка. Сама Агата окружила бы сына атмосферой волшебства, чтобы он рос среди цветов, ярких красок и слушал истории про заморские страны, играла бы с ним. Но бедняжке Розалинде было не до игр, у нее на руках огромный старинный дом (“без отопления”), маленький ребенок (“вылитый Хьюберт”) и домашние твари (“упрямые все ужасно”). Двадцатичетырехлетняя Розалинда старалась поддерживать порядок, хотя в доме не было ни одной прислуги. Агата с восторженным изумлением взирала на дочь, втайне ею любуясь и мечтая “остановить мгновение”.

В конце августа 1944 года Розалинде прислали извещение о том, что ее муж пропал без вести. Узнав об этом, Агата почувствовала, как земля поплыла у нее под ногами. Она кинулась к дочери, хотелось утешить ее и приголубить. Но как тут можно утешить? Розалинда не позволяла себе раскисать. Возможно, не хотела, чтобы мать видела ее слезы.

В начале сентября Агата писала Максу: “Как же ей сейчас страшно. Но Роз держит себя в руках, удивительная моя девочка. В доме все как обычно, то есть в полном порядке: еда приготовлена, псы обихожены, ребенок чистенький. Мы ведем себя так, будто ничего ужасного не случилось”.

Но оно случилось, хотя они далеко не сразу об этом узнали. Хьюберт Причард погиб в бою. Могила его была найдена в октябре.

“Страшная трагедия, – писала Агата Эдмунду Корку, – мне кажется, они были очень счастливы вместе, замечательная пара”.

Если Розалинда и плакала, то тайком от матери. Зато сама Агата плакала непрестанно, все глубже погружаясь в пучину отчаяния, не желая с ним бороться. Она была сломлена гибелью зятя, сломлена бесконечными испытаниями, и впервые в ее жизни попытки что-то написать были бесплодными.

Война в конце концов подмяла Агату Кристи, несмотря на все ее мужество и, казалось бы, неиссякаемый запас сил. Миссис Кристи Мэллоуэн пала духом и потеряла всякую надежду на счастье.

“Милый мой, – писала она Максу, – как же я устала от войны, от горя”.

Через несколько месяцев война кончится, Мэллоуэнам вернут Гринвей-хауз, Европа постепенно начнет приходить в себя и подниматься из руин.

Но несколько лет жизни под бомбежками и среди разрушенных домов пагубно отразились на внешности и здоровье. Выглядела Агата старше своих пятидесяти пяти, сильно прибавила в весе, ноги распухли от плохой циркуляции крови, мозг был истощен и не мог больше породить ни одной книги.

“Была бы возможность, спала бы и спала”, – написала она как-то Максу. Агата лукавила, на самом деле она боялась крепко заснуть и не услышать, как вернется муж, с которым они так давно не виделись. Раньше Агата считала, что нет ничего хуже ожидания. Оказалось, это не самое страшное. Неизвестность – вот что ужасно, когда от письма до письма живешь в неведении, зная, что в любой момент может произойти непоправимое.

Муки неведения закончились ранней весной 1945 года. Перед отъездом в Англию Макс прислал телеграмму: “Ура! Еду домой”. Это было девятого апреля.

Прошла неделя, вторая, а Макс все не появлялся, и писем тоже никаких. Но помимо привычной усталости и грусти Агату порой охватывала радость, острая до головокружения.

На выходные она поехала к дочери и внуку, Розалинда встретила ее с отрешенным видом, с равнодушием обреченности. Вся страна была в таком же настроении, будто ее жителям уже не хватало сил, они задыхались от непомерных тягот.

Агата чувствовала себя потерянной, делала все скорее машинально, ее мысли были заняты Максом. Где же он?

В воскресенье (это были вторые майские выходные) она уехала поздно, на поезде, идущем до вокзала Паддингтон, слава богу, удалось пересесть на случайную электричку прямо до Хэмпстеда.

Бредя по дорожке, она слышала, как хрустит под ногами гравий. От станции до Лон-роуд идти было недалеко, в одной руке Агата несла чемоданчик, в другой – сумку с копченой рыбой.

Войдя в квартиру, она скинула пальто, потом положила рыбу на сковороду, зажгла конфорку и слегка привернула огонь. Тут снизу, от парадной двери, донесся какой-то лязг, Агата выскочила на балкон посмотреть, кто это там. На тротуаре, чуть сгорбившись от ноши, стоял Макс. Ее Макс, только изрядно погрузневший.

“Было такое ощущение, что он уехал только вчера и вот вернулся. Мы вернулись друг к другу”, – вспоминала Агата.

Посмотрев друг на друга, супруги рассмеялись: за войну они поправились фунтов на пятьдесят шесть (если брать “общую” прибавку).

“Какой это был чудный вечер! Мы ели подгоревшую рыбу, совершенно счастливые”.

Счастье – субстанция хрупкая и зыбкая, даже для тех, кто твердо знает, какое оно, и всем сердцем к нему стремится. Когда жизнь стала входить в привычное русло, Мэллоуэны окончательно убедились, что самые важные моменты в их отношениях остались прежними.

Февраль 1945. Два года Агата не была в Гринвее. Окинув взглядом домашнюю библиотеку, она обнаружила там… прекрасную обнаженную особу. Когда представитель адмиралтейства в письменной форме поинтересовался, как с нею быть (оставить или убрать?), Агата ответила, ладно, пусть уж остается. Ей очень понравилась эта юная полногрудая прелестница, их с Максом арабские друзья назвали бы ее райской гурией[60]. Только не подумайте, что Агата увидела жертву убийства, красавица никогда и не была живой. Она являлась фрагментом фрески, изображенной на верхней части стены, автором которой был лейтенант Маршалл Ли, из десятой американской Патрульной флотилии, базировавшейся в дельте Дарта.

Ли был не только лейтенантом Береговой охраны, еще он был талантливым художником. В библиотеке офицеры устроили столовую и салон для отдыха. А на стенах салона Ли изобразил все места дислокации флотилии в период войны, “начиная с Ки-Уэста, Бермуд, Нассау, Марокко, ну и так далее, – вспоминала Агата, – были там и несколько приукрашенные картины окрестных лесов, и сам наш дом, белеющий сквозь просветы среди деревьев”. Замыкало эту череду картин изображение вышеупомянутой красавицы. “…Обнаженная нимфа, не завершенная, но очаровательная… полагаю, она воплощала мечты молодых офицеров о гуриях, ждущих их в конце ратного пути, когда война завершится”.

Гринвей почти не пострадал от постоя американских моряков. Не повезло только коврам (ими хорошо закусила моль) и кухне – “все стены были покрыты сажей и жирными пятнами”. Правда, жильцы оставили хозяевам весьма специфичный подарок: вдоль каменного перехода, ведущего в кладовую, были построены четырнадцать клозетов[61]. Сад, конечно, опять разросся и одичал, дорожки исчезли. “Однако как прекрасен был Гринвей в этом роскошном, привольном буйстве природы!” – не могла не отметить Агата.