Любить монстра. Краткая история Стокгольмского синдрома - Микки Нокс

– Прости, но я знаю, что ты сейчас сделаешь, – говорю я и придавливаю ее к дивану, чтобы она не вырывалась, рискуя повредить себе что-нибудь. Одной рукой приходится отводить ее веко вверх, оголяя воспаленные белки глаз, другой закапывать. Она привычно брыкается. Вообще-то, примерно так я собаке своей глаза закапывал. Ничего сложного.

День за днем, минута за минутой я пичкаю ее лекарствами, гуглю информацию и слежу за новостями, кормлю хомяка. Когда понимаю, что начинаю вырубаться, связываю наши с Вереной руки какой-то тряпкой и засыпаю. Она ни разу не пыталась сбежать, но ведь попытается. Я должен буду знать, когда это произойдет в первый раз. Все это отвлекает. Я не замечаю того, как в моем мире вновь появляются звуки, запахи, новости. Наконец, я дожидаюсь того момента, когда нужно принимать какое-то решение. Это происходит, когда Верена уже почти выздоравливает.

– Прекрати привязывать меня на ночь, – говорит она, послушно выпивая горсть лекарств.

Как объяснить, что не могу? Рано или поздно она предаст. Попытается убежать. Исчезнуть. Я должен быть готов к этому. Каждый раз, когда я привязываю ее руку к своей, я знаю, что утром в моем мире будет еще один живой человек. Последний человек. И да, возможно, я немного повредился головой. Не отрицаю. Смотрю на нее и говорю:

– Могу купить наручники.

– С оторочкой из розового меха. А потом, как в плохой комедии, мы потеряем ключи от них.

Я не могу воспринимать юмор. Осознаю, что это шутка, но не могу. Это раздражает.

– Ты считаешь, что я психопат?

Она осекается и молчит какое-то время.

– Я могу закричать, если кто-то неожиданно решит обнять меня, так что не мне судить, кто психопат, а кто нет.

– У меня для тебя подарок, – говорю я и достаю огромную коробку.

– Что за подарок? – по-детски интересуется она.

– Посмотри мне в глаза, пожалуйста, – прошу я.

Она всегда ведет себя как слепая. Смотрит куда-то в пространство перед собой и никогда не поднимает глаз. Она говорила, что не позволит никому видеть ее настоящие глаза. Лучше пусть насилуют. Я хочу стать ее последним человеком. Единственным, на кого она посмотрит. Не получается, но эта игра тоже отвлекает.

Отдаю ей коробку. Там сорок пар линз всех цветов радуги. Она хватает ее и тут же начинает распаковывать коробочку с цветной пленкой, плавающей на дне одной из баночек. Бежит в ванную и возвращается, сверкая лиловыми глазами. Такими ненастоящими, что это весело. Это напоминает то, как радовалась мама, купив что-нибудь из косметики, как радовалась Бонни новому набору красок…

Она изучает все эти баночки, в которых плавают ее новые «глаза». Я по привычке начинаю искать информацию по ограблению банка.

– Что ты хочешь найти? – спрашивает она.

– Не знаю, – отвечаю я. – Но лучше ко всему быть готовым заранее.

Она отрывается от изучения фиолетовых линз и заглядывает через плечо. Замечает что-то и просит отмотать назад. Небольшая статья, которую предваряет фотография Матеуша Вибека.

Человек, взявший в заложницы мою дочь, несколько раз выходил со мной на связь. Его требованием была операция одной из пациенток. Я счел необходимым исполнить требование. Девушка умерла через двенадцать дней после операции. У меня больше нет надежды на то, чтобы увидеть дочь живой…

Матеуш Вибек, www.tresh-tv.de

– И что теперь? – спрашивает она.

– А ты как думаешь?

– Пристрелишь меня?

– Не надейся.

– Послушай, ну зачем я тебе нужна, а? – она задает этот вопрос искренне. То есть правда не понимает.

Слышу скрип тормозов. Ленц никак не может починить свою колымагу, поэтому она всегда дребезжит и разваливается на части прямо на ходу. Он, кстати, предельно аккуратен всегда и во всем, кроме собственной машины. Не знаю, зачем он сюда приехал. Сейчас. Смотрю на Верену.

– Нет! Нет, Микки, пожалуйста, пожалуйста, нет… – начинает умолять она. – Я не пойду в подвал!

Она так отчаянно умоляет, что я не могу позволить, чтобы это продолжалось. Подхожу и зажимаю ей рот рукой.

– Ты ведь будешь вести себя хорошо, так? – спрашиваю я. Она начинает усиленно кивать головой. Самое глупое, что можно спросить. С другой стороны, Ленц точно не попытается ее спасти, а сегодня мы отсюда уедем.

В дверь начинают настойчиво стучать. Открываю и вижу на пороге Ленца. Он тут же проходит в комнату и видит Верену.

– Это моя девушка, – говорю я, когда вижу, как Ленц и Верена стоят друг напротив друга.

– Ну да, – недоверчиво протягивает он. – На похоронах тебя из-за нее не было? Кстати, отличная футболка, Верена. У Бонни такая же была.

Я убить его сейчас готов. Меня там не было, потому что меня ищет полиция, а здесь я был нужен Верене, потому что… Да. Меня не было на похоронах.

Ленц одет во все черное. Выглядит как зомби после апокалипсиса. Он ведет себя здесь как дома. Это нервирует. Верена стоит возле окна и перебирает прутья клетки хомяка. Стою рядом с ней. Ленц ходит по бункеру и говорит о Бонни. Я не могу это слышать. Просто не могу. Он просит отдать часть рисунков Бонни на память. Спускаюсь в подвал, чтобы забрать оттуда несколько старых эскизов Бонни.

– Знаешь, я даже тебе завидую, – говорит он, когда уже собирается уходить.

– Чему конкретно? – спрашиваю я.

– Тебе все-таки легче. Я любил ее… По-настоящему, – он выразительно смотрит на Верену.

– Убирайся отсюда, – шиплю я.

Как вообще он смеет мне что-то говорить о ней? Я сделал все, чтобы спасти ее, а он только за ручку трогательно держал и к матери домой вечером уходил. Буквально выталкиваю Ленца на улицу и захлопываю дверь. Верена испуганно смотрит на меня. Вернее, куда-то в район моего плеча.

– Собирайся, уходим отсюда, – говорю я ей. Понятия не имею, куда сейчас отправлюсь, но здесь оставаться нельзя. Ленц видел Верену, и у него нет ни одной причины, чтобы не рассказать об этом полиции.

Поднимаюсь, начиная запихивать в старый черный рюкзак все, что способно вызвать воспоминания. Все самое ненужное. Ворох эскизов и рисунков. Старые краски. Тату-машинку. Какие-то духи Бонни, которыми она дезинфицировала кожу. Ее духи. Наконец, лезу в один из ящиков на кухне, чтобы достать деньги.

– Черт! – ору я.

– Что такое? – испуганно спрашивает Верена.

– Он украл деньги. Черт!

Триста тысяч евро, которые так никому и не помогли. Я не успел перевести эти деньги за операцию Бонни. Она… Она просто умерла быстрее, чем я смог придумать, как относительно безопасно перевести их на счет больницы. Они не помогли Ифти. У него ухудшилось состояние, началась какая-то инфекция, и операцию было опасно проводить. Сегодня у него появился шанс. Часа на два. Ему стало лучше, а я мог перевести деньги. Но не успел. Эти чертовы деньги никому не помогли.