В предчувствии апокалипсиса - Валерий Сдобняков

B. C. Вы знаете, Виктор Григорьевич, я всё-таки хочу вам признаться, что на меня ваша выставка произвела очень большое впечатление – настолько я захвачен ею, настолько она внутренне меня всего всколыхнула. Но это ощущение в себе я не сразу осознал. Я долго ходил по залам. От каких-то работ уходил и возвращался к ним вновь. Видимо, интуитивно хотел разобраться – чем же они всё-таки так притягивают к себе, что меня так беспокоит, в чём тут дело. Подумал – может быть, весь секрет в том, что вы находите какие-то невероятные цветовые сочетания, насыщаете цвет густой сочностью? Или завораживаете зрителей своей изобразительной техникой, широкими энергичными мазками, благодаря которым рождаются образы, никем до этого не осуществлённые, не явленные миру? И почему одни художники кладут жизнь на то, чтобы как можно точнее, детальнее воспроизвести окружающий нас мир, а другие смело идут на эксперимент и достигают, кажется, в условных формах, намного большего эмоционального эффекта? Видимо, главное в искусстве кроется не только в традиции, но и сокрыто в тайной энергетике художника?

В. К. Нет, если традицию воспринимать как какую-то мёртвую схему – то это одно. А если художник вживается в неё, она раскрылась для него и он живёт внутри неё – то он совершенно свободен. Жить в каноне и быть свободным – в принципе это одно и то же. Человек не может быть абсолютно анархичен и делать только то, что он хочет. А канон очень строгий и одновременно он настолько разветвлён, настолько богат, настолько бесконечен, особенно в иконописи, что внутри этого жёсткого канона истинный художник свободен. Причём эта мера дана каждому с рождения – мера свободы и мера ответственности – когда ты общаешься с другим, когда ты воспринимаешь им сделанное, когда ты ему показываешь что-то своё сокровенное. Ведь одни сейчас показывают публике свои испражнения и не стыдятся этого (даже наоборот – гордятся своей «смелостью» и всячески подчёркивают, что вот они какие свободные), а другие выносят на суд людей что-то иное, трепетно хранимое в душе, и очень переживают, что это своё сокровенное они недостаточно хорошо выразили.

Живопись обладает удивительным свойством. Ведь это, с одной стороны, ремесло, которое лежит в основе всего и соединяет художника вообще с любой рукотворной деятельностью человека, в том числе и с крестьянской, а с другой стороны – искусство. И чего в живописи больше – сказать трудно. Так же, как невозможно объяснить соблюдение меры необходимого баланса. Это смешивание «таинственных потоков» происходит внутри художника. Результат этого «смешивания» мы и видим на холсте.

Глядя на огромное полотно, на загрунтованный холст, я вспоминаю, как отец пахал наш огород. Так вот – по какому-то своему напору работа пахаря и художника сродни. Я помню, как отец, дойдя до конца борозды, приподнимал плуг, чтобы развернуть лошадь обратно, и в это время отполированный лемех сверкал на фоне чёрной земли… Так что тут, без всякой натяжки, есть много точек соприкосновения.

B. C. И всё-таки какие-то из своих работ вы можете по тем или иным причинам выделить? Я предлагаю – давайте вместе пройдём по вашей выставке.

В. К. Конечно, пойдёмте. Я только хочу сказать, что почти в каждой картине есть такие места, в которые, добиваясь результата, я как бы вкладывался до конца. Но вообще, продолжаю уже поднятую нами тему, повторю, что ремесло даёт художнику чувство свободы. Он в любом ракурсе может нарисовать фигуру, и у него нет проблем, если он пишет портрет, как точно изобразить портретируемого. Ремесло – это основание творчества. А далее – это уже работа таланта, его раскрытие.

B. C. Всё-таки чувство колорита отчасти возникает у художника спонтанно, во время его работы, а отчасти продумывается заранее, перед началом работы над картиной?

В. К. Вот колорит не продумывается. Продумывается композиция, какой-то ритм, хотя и он иногда задаётся извне или изнутри. Он возникает вдруг и непонятно откуда.

B. C. Это когда первоначально изобразить задумывается одно, а в завершении работы получается нечто совсем иное?

В. К. Да, да, да… Где-то в приближении к тому, что ты хотел создать, но всё равно иное. И этот момент подчинения какой-то неведомой силе, которая внедряется, вмешивается в твою работу, ведёт тебя (не ты её вызываешь, а она требует от тебя – делай так и так, твоя рука должна идти туда, а не в другую сторону) очень важен в художественном творчестве.

B. C. У вас много работ не только на современные, но и на библейские темы. А вообще можно так сказать, что истинный художник всегда трудится вне времени, «питается» в творчестве своими внутренними переживаниями, своей памятью? Или время на вас тоже в значительной мере влияет?

В. К. Конечно, а как же иначе!

B. C. Но вот на манеру вашего письма, вашей живописи (что в ранних работах, что в теперешних), на мой непрофессиональный взгляд, время мало повлияло.

В. К. Техника, когда дело касается живописи, она универсальна для каждого художника – холст, краски. А вот манера письма… так ведь тут ты не можешь себе изменить. Какими-то косметологическими ухищрениями, если у кого-то такая потребность есть, её можно скрыть. Но ведь главная задача художника всё-таки выявить самого себя, войти в согласие с собой, осмыслить как-то, что ты делаешь. Каждая выставка – это попытка привлечь зрителя к осмыслению своего времени, а не устроительство для него какого-то развлечения.

B. C. Наверно, всегда, когда художник пишет картину, он вступает в некое откровение со временем? Так, во всяком случае, мне кажется. Да и вообще, всякое истинное творчество зиждется на откровении.

В. К. Откровение предполагается, но, к сожалению, не всегда приходит. Художника редко посещает озарение – внезапное, которое он не в силах сразу осмыслить. Оно бывает настолько сильно, что нет и попытки его осмыслить, так как оно говорит о высшей правде. Но, по существу, эти мгновения и держат художника в профессии. Они помогают осознать себя. Бывает, что вдруг явится что-то удивительно гармоничное, глубокое через тебя. И это я никогда не ставлю в заслугу себе, а благодарю того… кого и надо всегда благодарить.

B. C. Но ведь вами так много наработано, столько всего создано! Раньше на этих громадных площадях размещались всесоюзные выставки, а сегодня вы один своими работами заполнили всё выставочное пространство второго этажа.

В. К. Сейчас художники находятся в сложном положении, и когда они выставляются, то своими работами стараются завесить всё возможное пространство, все стены, которые им только будут предоставлены. Мне же хотелось в этих залах сделать такую экспозицию, где каждая работа читалась бы внятно. Условно говоря – я сделал музейную развеску, чтобы те акценты, которые я хочу сделать, ощущались в этом пространстве. Для меня этот зал, когда он был ещё пустым, являлся неким символом России. И вот пропорции заполнения этого пространства я пытался осуществить так, чтобы возникло ощущение некой грандиозности. Чтобы пространство это продолжалось ощущаться, но в то же время оно было бы помечено, отмечено некими тёплыми очагами, внятно воспринимаемыми зрителями. Ну, условно говоря, там какая-то заимка, там какое-то село, там город, там озеро и так далее. Но чтобы преобладало всё-таки ощущение простора. Таких выставок я не видел на своём веку, и поэтому мне очень хотелось это осуществить. Чтобы не только картина работала сама по себе, но чтобы и это пространство, где нет картин, имело отношение одновременно и к полотнам, и к тем людям, которые пришли на выставку.