Февральская сирень - Людмила Мартова

— Сам подготовишься, не маленький, — заметил Иван. — В институт ты уже, считай, поступил, так что справишься. Ладно, ребята. Мы пошли. Дел невпроворот.

— Пошли с Цезарем в парке погуляем, — вдруг предложила Лелька, закрыв за гостями дверь. — Я уже неделю на свежем воздухе не была. А вечером темно будет. Пошли?

— Конечно, пошли, — легко согласился Максим. Лелька подумала, что последние дни сын обращается с ней как с тяжело больной, стараясь предугадывать все ее желания, и ей стало стыдно. В конце концов, убивали его, а не ее.

В парке было малолюдно. Спущенный с поводка Цезарь радостно лазал по сугробам и охотно приносил веточку, которую ему кидал Максим. В воздухе пахло талым снегом и покоем. Как медный таз, сияло радующееся им солнце.

— Гай! Гай, старина, это ты? Иди ко мне. — Средних лет мужчина остановился неподалеку от них и радостно подзывал к себе Цезаря. — Гай, ну, это же точно ты! Ты что, меня не узнаешь?

Услышав голос и имя, Цезарь вдруг остановился на секунду и со всех ног понесся навстречу мужчине. Добежав, он прыгнул ему на грудь, чуть не уронив. Мужчина, охнув, на шаг отступил.

— Гай! Собака ты моя хорошая! Я ж тебя везде искал…

— Это ваша собака? — дрожащим голосом спросила Лелька. Застывший рядом Максим в ужасе смотрел на пса, радостно облизывающего лицо чужого человека.

— Да, моя. Точнее, моего отца. Я сам-то в Москве живу, к отцу приезжал не чаще раза в месяц, вот и купил ему лабрадора, чтобы ему не скучно было. Отец вырастил Гая со щенка, ладили они очень. А в конце октября отец умер от сердечного приступа. Я приехал сразу, как мне из больницы позвонили, а Гая нет. Соседи видели, как он за «Скорой» бежал, которая отца увозила. Ну и потерялся, скорее всего. Я его поискал немного, но мне уезжать нужно было, поэтому я его так и не нашел. А вы, видимо, подобрали, да?

— Его девушка одна нашла и сдала в собачий приют, — сказала Лелька, понимая, что ни за что не сможет расстаться с этой собакой. — А мы уже оттуда взяли. Вы его у нас забрать хотите? Может быть, я могу у вас его купить? Мы привыкли к нему, и, знаете, он неделю назад моему сыну жизнь спас, так что я не хотела бы с ним расставаться… — Она в отчаянии смотрела на мужчину.

Будто услышав ее слова, Цезарь перестал ластиться к мужчине и, подбежав к Максиму, спрятался за его спиной. Присев на корточки, Макс прижался к собачьей морде лицом, а потом незаметно пристегнул к ошейнику поводок.

— Я тебя не отдам, — шепнул он в собачье ухо. — Мы сейчас убежим, и этот мужик нас не догонит. А если мама ему сдуру скажет, где мы живем, я тебя у Мити спрячу, и он тебя не найдет. Ты моя собака!

— Нет, если вы не против, я не хотел бы его забирать, — сказал вдруг мужчина, и Лельке показалось, что она ослышалась. — Я же в Москве живу, вот, на два дня приехал, дела с отцовским домом утрясти. Так что забирать Гая мне некуда. А у вас, я вижу, ему хорошо. Так что пусть остается. И денег мне, безусловно, никаких не надо. Я переживал просто, что с ним да как. А теперь вижу, что все в порядке, и за него можно не беспокоиться.

— Спасибо! — выдохнула Лелька. — На самом деле я бы вам его все равно не отдала. Так что спасибо.

— Удачи вам. Пока, Гай. — Он помахал им рукой и не спеша пошел по тропинке к выходу из парка.

— Господи, спасибо тебе! — сказала Лелька и под наплывом чувств поцеловала собачью морду. — Ты теперь совсем-совсем наш! И никакой ты не Гай, а Цезарь.

Споткнувшись на этой фразе, она посмотрела на Максима, и они оба захохотали.

— Гай Юлий Цезарь, мам! — Максим давился хохотом. — Ты представляешь, как я ему здорово имя придумал!

— Да уж, ты у меня во всем талантливый, даже телепатически угадываешь, как собаку назвать.

— В общем, он точно Цезарь и точно наш. Я все время волновался, что найдется его настоящий хозяин и его заберет. А теперь можно не волноваться. Это же здорово! — Он опять спустил собаку с поводка, и они еще долго играли в снежки, счастливые и довольные друг другом женщина, ее сын и пес.

Он был уверен, что его жизнь кончилась. Репутация, карьера, любовь, высокий доход, стабильность — все осталось в прошлом, разлетевшись на куски, рассыпавшись в прах, превратившись в пепел.

Буря, налетевшая на него и разбившая его жизнь, была столь стремительной, что он до сих пор чувствовал прикосновения холодного вихря к своему лицу. Где-то в глубине души он осознавал, что эта буря не была внезапной. Долгие годы он ждал ее появления, зная, что это обязательно произойдет. И вот произошло. Случилось.

Он всегда понимал, что его пагубная страсть преступна. И то, что он так долго держал себя в руках, все равно не помогло избежать крушения. Сашенька… Где он допустил оплошность, воспитывая этого мальчика? В тот момент, когда не заметил зарождения смертельной ревности? Когда не подумал показать мальчика психиатру, зная о его надломленной жизненными невзгодами психике? Когда посмел прикоснуться к его совершенному, только преодолевшему порог юности телу, в общем-то отдавая себе отчет, что совершает непоправимое?

Он находился в таком душевном смятении, не смея появиться на работе, показаться на глаза знакомым, услышать насмешку, увидеть всеобщее презрение, что даже выбрался к матери. Он уже давно общался с нею не чаще раза в год. Мать жила в каком-то своем, непонятном ему мире, но, даже находясь «за стеклом», все про него понимала.

— Что, хвост прищемили? — такими словами она встретила его на этот раз.

— Знаешь уже?

— Так ты ж герой всех газет и телеканалов, — усмехнулась она. Совсем уже старушка, с высохшим телом и сморщенным лицом, она была похожа на больную нахохлившуюся птицу. И в молодые годы она всегда казалась сыну тенью. Тихая, робкая, незаметная, живущая в вымышленном мире и питающаяся иллюзиями, она оказалась совершенно несгибаемой перед жизненными невзгодами. Даже быстро бросивший ее муж, унесший из дома все сбережения деда, не повлиял на ее безмятежность и спокойствие. Она ничему не удивлялась, ни от чего не расстраивалась и ничего не ждала.

— Я изгой, мама. — Гоголин тяжело задышал, глаза за стеклами очков стали влажными. — И я не знаю, как с этим жить.

— Живи как я. — Она пожала плечами под нелепой выцветшей шалью. — Читай книги, гуляй по парку, думай. Для того чтобы быть в ладу с собой, окружающие не нужны.

— Да. Тебе всегда были не нужны, — горько усмехнулся он. — Даже я.

— Мы рождаемся сами и умираем сами. И живем мы тоже сами. Кто как умеет. Ты еще молодой, умный. Тебя ни в чем не обвиняют. Ты волен ехать на все четыре стороны. Резюме у тебя прекрасное. Ты же доктор наук, как-никак. Езжай в Москву, в Питер, в Минск, в Европу, да куда хочешь. Начать все сначала никогда не поздно.