Клык Фенрира - Марина Голубева

Александра Воронцова привезли в Питер ранним утром. Продрогший, уставший и невыспавшийся юноша только успел переодеться, как его вызвал к себе дядя. Канцлер то ли работал всю ночь, то ли поднялся ни свет ни заря, беспокоясь о судьбе племянника. Саша, рассерженный бесцеремонным вмешательством в свою жизнь, приготовился к серьезному разговору. Он всю дорогу сочинял гневную речь в защиту права поступать так, как ему хочется. Больше всего возмущало, что его на глазах Алексея Артемьева отправили домой под конвоем, как малолетнего воришку. Ладно бы так поступил отец, отличающийся крутым нравом, но от мягкого и покладистого Михаила Илларионовича юноша подобного не ожидал.

Канцлер Воронцов поднял голову от заваленного бумагами стола и хмуро посмотрел на вошедшего племянника.

– Ну что, сударь, набегался? Вот уж не ожидал от тебя такого художества! Хоть бы о матери подумал, она даже захворала от беспокойства.

Саша потупился, все заготовленные слова куда-то испарились – матушку было действительно жалко. Но сдаваться так быстро юноша не хотел и, собравшись с духом, решительно сказал:

– Я уж взрослый, дядя, не век мне за маменькин подол держаться. Хочу сам свой путь выбирать!

– Какой путь-то?! – Михаил Илларионович раздраженно отодвинул кресло и подошел к племяннику. – В кабацкой драке нож в спину получить или сдохнуть, как собака, в придорожной канаве? Люди, с которыми ты связался – перекати-поле, авантюристы, а то и кто похуже. Что за дела у графа Сен-Жермена в нашей стране – неясно, да и сам он – фигура темная. И этот, ученик его, тоже не пойми кто и неизвестно откуда. Ни чести, ни славы себе ты на этом пути не добудешь. Я в твои годы мечтал родине служить, а ты дурью маешься.

– Да я рад бы родине служить, – оживился приунывший было Саша, – да батюшка на войну не отпускает.

– Война! – Канцлер передернул плечами и нервно потер руки. – Она, уж почитай, закончилась. Да на такой войне ты славы тоже не добудешь, только зря голову сложишь. С нашими-то генералами-дурошлепами, которые только и оглядываются, кто да что скажет. Тут еще матушка Елизавета не ко времени захворала, а наследник-то… А! – махнул рукой Михаил Илларионович, видимо, сообразив, что наговорил лишнего.

– Да я… – начал Саша, но канцлер его остановил:

– Погоди! У меня к тебе серьезный разговор есть. Хотел повременить немного, но раз тут такое дело… Чтобы родине послужить, знать и уметь надобно немало. И это не те знания, которые можно в книжках найти. Ты хотел путешествовать? Так путешествовать надо с умом и с пользой, а не по дурости. Я вот выхлопотал у государыни направление для тебя – поедешь во Францию, в Версальскую рейтарскую школу учиться. Заодно и Европу посмотришь, с важными людьми знакомство сведешь, опыта наберешься, не книжного – настоящего.

Елизавета Петровна даже особый рескрипт обещала написать к нашему послу в Париже, дабы оказывал тебе всяческое содействие. Ну и я кое-какие письма передам к нужным людям. Так что поедешь, и не как простой недоросль, а как взрослый человек, российский дворянин, понимающий государственные интересы.

– Дядюшка, неужели это правда?

Саша о таком даже и мечтать не смел – он поедет в Европу, увидит Париж, даже, может быть, встретится с самим Вольтером. От таких перспектив захватило дух. На фоне грядущих приключений образ Сен-Жермена с его тайнами поблек, стал мелким и незначительным.

– Ну что, Сашка, рад? Вижу, что рад! – Михаил Илларионович, добродушно усмехаясь, похлопал по плечу ошалевшего от такой новости юношу. – Иди-ка сейчас отдыхай, ближе к вечеру к государыне поедем за высочайшим дозволением да за обещанным рескриптом. А через пару деньков можно и в дорогу собираться.

Юноша, потрясенный свалившимся счастьем, поблагодарил дядю и пошел было к двери, но вдруг остановился, повернулся и спросил:

– Дядя, а что с документами?

– С какими документами? – Михаил Илларионович недоуменно посмотрел на юношу.

– С теми, что вам Алексей Дмитриевич передал.

Канцлер нахмурился, добродушная улыбка исчезла, а глаза стали злыми и подозрительными.

– Что тебе до них? Не лезь ты в это дело, Александр, – не твоего оно ума!

– Почему это не моего? Разве эти бумаги ничего не значат? – Саша тоже стал серьезным, даже лицо утратило детскую безмятежность, а губы упрямо сжались.

– Что ты знаешь о них?

– Ничего. Но я догадываюсь, кто их передал через Алексея Артемьева. И вы не можете отказать в помощи этой особе.

– Я не желаю с тобой больше разговаривать! – Канцлер явно нервничал и старательно отводил взгляд. – Сейчас сложная ситуация, бумаги эти касаются многих очень влиятельных людей. Не суй свой нос куда не следует, Александр. Я сделал все, чтобы ты уехал… чтобы смог получить то, о чем давно мечтал… Так что же тебе еще надо?!

Посмотрев на упрямо набычившегося юношу, явно не желавшего уступать, Михаил Илларионович рассердился и, стукнув ладонью по столу, гневно бросил:

– Убирайся!

Саша сжал кулаки, он понимал, что канцлер в ярости, а в таком состоянии обычно добродушный дядя бывал редко. Видимо, дело действительно серьезное. Вспомнил тревожное лицо Алексея, драку у дома Сен-Жермена и неожиданно осознал, что если сейчас отступит, то потом никогда себе не простит малодушия. А в этих бумагах, возможно, будущее России.

– Нет. – Голос юноши был спокойный и жесткий. – Вы, дядя, хотели, чтобы я поступал не как глупый недоросль, а как взрослый человек, понимающий государственные интересы? Так я сейчас так и поступаю! Вы только что говорили про генералов-дурошлепов, а сами чем их лучше?

– Щенок! Ты как со мной разговариваешь?! – окончательно взорвался Михаил Илларионович.

Лицо канцлера покраснело, он, скрипнув зубами, шагнул вперед и, казалось, готов ударить Сашу. Юноша попятился, поняв, что явно вышел за рамки приличий.

– Простите, дядя… – виновато пробормотал он. – Я не хотел вас обидеть… Но я не могу просто сделать вид, что ничего не происходит. Вы же знаете, что цесаревне постоянно угрожают… то заговоры, то сплетни, то императрица стращает высылкой из страны. Неужели вы не понимаете, что будущее России не за этим слизняком, пресмыкающимся перед нашими врагами, а за Екатериной? Вы меня всегда учили, что русский дворянин прежде всего должен думать о благе России… Может, сейчас самое время о нем подумать?

Михаил Илларионович тяжело опустился в кресло. Было видно, что гнев его прошел, уступив место усталости. Лицо канцлера побледнело и осунулось, стали заметны и мешки под глазами, и горькие складки в уголках губ, а пальцы, сжимавшие резные подлокотники кресла, слегка дрожали.

– Эх, Саша, Саша, горячая ты голова! Кабы я знал, что делать-то… Как ни кинь – все клин выходит. – Канцлер тяжело вздохнул и махнул рукой: – Ты иди, дружок, отдыхай. А я подумаю… Может, и придумаю что… Иди.

Юноша нерешительно потоптался, глядя на сгорбившегося в кресле Михаила Илларионовича, и внезапно понял, насколько тому тяжело принять решение.