Наместница Ра - Филипп Ванденберг

Сененмут поднялся и, обозрев все вокруг, покинул храм через боковой выход. Он прошел несколько шагов на восток, к Великой реке. У подножия невзрачного холма, насыпанного из строительного мусора и скатанных обломков пород: валунов, булыжников, гальки, — он сдвинул каменную плиту, за которой открылся подземный ход. Не сразу удалось Величайшему из великих получить язычок пламени и зажечь масляный светильник с помощью палочки для добывания огня. Справившись наконец, он протиснулся в щель, поднатужился и снова закрыл плитой брешь, а потом, осторожно ступая, двинулся по казавшемуся бесконечным проходу, ведущему по прямой на запад, под храм.

Сененмут хранил эту свою тайну как зеницу ока, ибо, пусть его и называли Величайшим из великих царства, он был простым смертным, которому не подобало упокоиться в храме. Если бы надсмотрщик всех священных построек царства проведал о таком кощунстве, то немедленно прекратил бы строительство. А Сененмут замыслил хотя бы после смерти быть неразлучным с женщиной, которую любил всю жизнь.

Проход вел под углом к кладовой, сейчас пустовавшей, а от нее через тридцать шагов — к камере, в центре которой стоял саркофаг. Здесь было все подготовлено: аккуратно сложенный строительный камень, молот и прочие инструменты. Каменные блоки были идеально подогнаны друг к другу, и Сененмут начал закладывать вход, тщательно, как его учил Инени.

Чем выше поднималась стена, тем медленнее работал Сененмут, потому что с каждым рядом кладки росло осознание того, что путей к отступлению нет и последний камень, уложенный без единого зазора, будет замком, который не открыть во все времена. Пламя светильника заколебалось, и на мгновение заколебался Сененмут, но все же поднял последний блок и закончил кладку.

Исчезновение главного архитектора повергло всю знать и чиновников царства в беспомощную растерянность. Строители молчали, ибо любили своего начальника. И поскольку не обнаружилось никаких следов, пошел слух, будто боги забрали к себе гениального архитектора, чтобы он не смог построить для смертных сооружений более прекрасных, чем те, что на небесах.

Весть о том, что юный фараон чудесным образом спасся в номе священных сикиморов, глашатаи разнесли по всей стране. Народ ликовал, жрецы потрясали своими посохами в знак благодарности богам. Пуемре, первый пророк Амона, в храме Карнака собрал вокруг себя всех жрецов царства, чтобы держать совет, кто после исчезновения Сененмута должен управлять государством.

Бритоголовый Юнмутеф, когда-то читавший ритуальные тексты при коронации Хатшепсут, поднялся и произнес:

— Для чего нам искать правителя? Разве чудесное спасение фараона Тутмоса не проявление воли богов?

Пуемре, первый пророк, возразил:

— Тутмос еще молод, почти дитя, слишком юн, чтобы править Верхним и Нижним Египтом. По этой причине и взяла Мааткара Хатшепсут скипетр и плеть в свои руки.

— С той поры Нил уже десять раз выступал за берега, — напомнил Юнмутеф и осторожно добавил: — Кто-нибудь вообще еще верит, что фараон Мааткара вернется?

Тут поднялся такой шум и гвалт, какой бывает только перед дворцом фараона в День сбора дани. Одни даже саму постановку такого вопроса рассматривали как вызов богам; многие же отвечали им, что царица отправилась в овеянную легендами страну далеко за великим океаном и никто не знает туда пути, чреватого тысячами опасностей. А Юнмутеф распалился еще больше.

— От фараона, обретающегося в стране Пунт, Египетскому царству столько же пользы, сколько журавлю восточной пустыни от лягушки в нильских болотах, — заявил он. — Тутмос уже не ребенок, а возмужавший юноша, и мы сами короновали его на царство. Он должен исполнять свои обязанности.

Старейший из жрецов Хем Нетер порылся в ветхом свитке и провозгласил:

— По древнему закону фараон имеет право покидать земли Нила только для преследования врагов. А Мааткара вовсе не выступила в поход, чтобы усмирить врагов Египта, так что она попрала священный закон царства.

— Да будет фараоном Тутмос! — раздалось из задних рядов. — Да здравствует фараон Тутмос!

Два дня и две ночи бритоголовые судили и рядили в закрытом храме, без еды и питья, как велит обычай при важных решениях. Наконец врата открылись; Пуемре вышел к томящемуся в ожидании народу и возвестил:

— По священной воле Амона отныне править Обеими странами будет Тутмос, да живет его Ка вечно! Долженствует ему взять в супруги Нефруру, дочь Хатшепсут, дабы не иссякла кровь Ра. Иероглифы с именем Тутмоса надлежит разместить на всех храмах, а также украсить все статуи богов.

Люди возликовали, внимая речи верховного жреца, а Пуемре взошел на парадную барку под именем «Амон сияет» и направился вниз по Нилу в ном священных сикиморов.

Теперь, когда пастухи и жители страны узнали тайну Тутмоса, он открыл, что пастушка священного гуся — это его мать Исида, которую фараон Мааткара изгнала в пустыню, как изгоняют прелюбодеек. И все, кто слышал это, плакали и винили красноглазого Сета, господина всякого зла, в том, что он лишил разума мать будущего царя. И все лили горючие слезы, когда слышали, как Тутмос, пытаясь вернуть матери память о прошлом, неотступно, раз за разом повторял ее имя и, возложив руку себе на грудь, называл свое. Но мать юного фараона лишь безучастно смотрела перед собой и вторила ему с полным безразличием, ибо имена эти для нее ничего не значили.

Обратное путешествие на барке «Амон сияет» напоминало триумфальное шествие. Люди по берегам Нила падали ниц и целовали песок, едва лишь белые паруса появлялись на горизонте. Вся их любовь обратилась на юного фараона, на чью долю выпало столько испытаний. А жрецы во всех храмах возвещали: Маат, богиня истины со страусовыми перьями на главе, победила зло и на загробном суде, когда Анубис станет взвешивать черное сердце Хатшепсут на весах справедливости, перо Маат на другой чаше опустит его до самого низа.

Надежды юного фараона на то, что привычное окружение, роскошь дворцов и храмов Фив вызовут у Исиды воспоминания, тоже не оправдались. Глаза ее остались слепы к великолепию столицы, уши глухи к ликованию народа. «Где священный гусь Амона? — спрашивала она постоянно. — Мне надо выгнать его на луг». Слезы лились из глаз Тутмоса водопадом, который мог бы смыть плотину в плодородных землях. И вот однажды, пребывая в неизбывном горе, он возопил:

— Да предаст Великая Эннеада богов вечному забвению ту, которая совершила такое зверское преступление!

И плакали вместе с ним все жрецы и вельможи.

В печали и скорби проходили дни, мать Тутмоса Исида так и не обрела памяти, и тогда фараон принял решение покинуть дворец в Фивах, в котором на каждом шагу его преследовали воспоминания, и обосноваться в Мемфисе, где правили его предки. Но прежде чем он успел осуществить свой план, гонцы из дельты принесли весть: в песках восточной пустыни показались пять кораблей, на которых царица полтысячи дней назад отправилась искать овеянную легендами страну Пунт. Защити нас Амон!

Среди жрецов началась паника, и некоторые из них бежали за Нил, чтобы в просторах ливийской пустыни укрыться от гнева Мааткары — так силен был страх перед ней. Тогда юный Тутмос выступил перед народом, сильный, как сокологоловый Монту, и успокоил волнения подданных, ибо Маат, богиня истины и мирового порядка, на его стороне. И вышли с ним Аменхотеп, которого Тутмос назначил управителем дома и преемником Сененмута, первый пророк Амона Пуемре и справедливый визирь — все трое клятвенно заверили фараона в своей верности.