Отморозки. Новый эталон - Андрей Земляной

– Не надо их будить, – выдохнул он. – Умаялись, няшки…

– Кто?! – едва не расхохотался в голос Анненков. – Как ты их назвал?!!

– Ой-ой, можно подумать, ты этого словечка не слышал. А у меня дочка его очень любила… – И тут же совсем другим тоном: – Что стряслось?

Пока они бежали к штабу, успели обсудить и выработать общее направление действий. А дивизия уже шевелилась и ворочалась, словно просыпающийся медведь. Но все делалось в строгом порядке: вскрывались оружейки, строились перед казармами роты и батальоны, фыркали прогревающимися двигателями броневики и грузовозы, всхрапывали кони, которых выводили из конюшен драгуны, казаки и артиллеристы. Стрекотали мотоциклы, на которых носились туда-сюда ординарцы и адъютанты, а потом вдруг рыкнул, затрещал авиационный двигатель, и над расположением взлетели два аэроплана. «Сикорские» помахали крыльями и потянулись вдоль Московского шоссе. План «Отражение внезапного нападения противника на расположение дивизии» исполнялся по пунктам четко и уверенно…

Сводный отряд моряков из Кронштадта двинулся к логову контрреволюции в Тосно по железной дороге. Его командир – социал-демократ Антонов-Овсеенко[158] чувствовал себя совершенно спокойно: по сведениям, полученным из фракции большевиков, Георгиевская дивизия уже полностью распропагандирована, так что арестовать офицеров и царскую семью будет несложно…

– Т-товарищ купал… упал… упл… уплномочный, – сумел выговорить наконец матрос в засаленном бушлате и надписью «Гангут» на ленте грязной бескозырки. – Братва просют до нас. Там чичас политграмота…

Владимир Александрович незаметно поморщился: от моряка явственно разило спиртным сивушным духом. Но поднялся и пошел следом за матросиком – туда, где визжала гармошка и нестройный хор завывал: «Напрасно старушка ждет сына домой…»

Моряки-балтийцы веселились, дорвавшись до классных вагонов, в которых отродясь не бывали. Прямо перед Антоновым-Овсеенко двое балтийцев подцепили ножами обивку мягкой полки и теперь тянули ее на себя. Материя рвалась тяжело, матросы сипловато бранились.

– Товарищи! – уполномоченный хотел попросить дать дорогу, но тут обивка не выдержала морского натиска и с громким треском разъехалась, обнажая волосяное нутро. Оба моряка, не удержавшись, повалились на других, сидевших напротив. Те вскочили, вспыхнула потасовка…

– А ну, ша! – рявкнул кто-то, после того как были разбиты в кровь пара физиономий. – Ща нам уполномоченный сказать чаво хотит! Слухаем тебя, товарищ!

Антонов-Овсеенко заговорил про скорейшее окончание войны, про давно покинутые дома и поля, помянул революционную сознательность. Особенно подробно он остановился на храбрых моряках и их главной роли в недавней ноябрьской революции…

Его слушали жадно, приоткрыв от внимания рты. Доброе слово и кошке приятно, а уж человеку… Завороженные матросы поверили в свой собственный героизм и в то, что сейчас нужно только прикончить пару-тройку особо вредных офицеров и – вот она! Победа!..

Орудие бухнуло совершенно неожиданно. И вслед за звуком выстрела разом заскрипели тормоза. Моряки снова попадали один на другого. Антонову-Овсеенко пришлось хуже всех: он оказался в самом низу этой кучи малы. А когда он, оглушенный и полузадушенный, смог наконец подняться, в вагоне уже никого не было. Кряхтя и поминая про себя чью-то мать, Владимир Александрович бросился к выбитому окну, узнать, что случилось…

Действительность оказалась суровой и пугающей: в полуверсте от их эшелона дымил настоящий бронепоезд. Его орудия и пулеметы недвусмысленно смотрели в сторону поезда балтийцев, а с фланга растерянную толпу моряков охватывали конные.

– А ну, бросай оружие! – крикнул кто-то из кавалеристов. – Ложь, к такой-то маме, пока вас всех в капусту не покрошили!

Моряки жались к своему составу, но оружие пока не бросали. Наоборот, кое-где залязгали затворы…

Антонов-Овсеенко понял, что надо срочно брать ситуацию под свой контроль. Иначе сейчас кто-то из особо отважных революционных матросов нажмет на спуск, а бронепоезд после этого положит всех, не разбирая ни правого, ни виноватого…

Он вышел вперед и поднял руку:

– Товарищи! – закричал он во всю мощь своих легких. – Товарищи, это – ошибка! Мы – свои! Мы идем к вам на помощь!

– М-да? – удивился какой-то всадник, подъезжая поближе. – А на кой нам помощь, дорогой товарищ? Мы вроде как ни у кого помощи не просили?

Однако часть кавалеристов опустила оружие. Бронепоезд пока хранил молчание…

– Я – уполномоченный Временного правительства и Петроградского совета солдатских депутатов! – сообщил Владимир Александрович. – Вот мой мандат… – и он протянул конному бумагу, подписанную председателем правительства князем Сергеем Львовым и военным министром Борисом Савинковым.

Тот поднес ее к глазам, прочитал. Заинтересованно посмотрел сверху вниз:

– Ага, значит, ты – Антонов-Овсеенко? Тот самый?

– Ну да, – не без гордости отозвался Владимир Александрович. – Тот самый, товарищ, тот самый. Вон хоть у товарищей моряков спросите…

С этими словами он обернулся к балтийцам. Те, несколько успокоенные, подались вперед. Один из них, с торчащим из-под бескозырки рваным ухом, ухмыльнулся:

– Да он это, он, братишка! Не сумлевайся…

– Ага, – повторил всадник и призывно взмахнул рукой.

Подъехали разом человек сорок, и один из них вопросительно взглянул на первого всадника:

– Слушаем, товарищ атаман.

– Значит так, – начал «товарищ атаман». – Этих, – жест в сторону матросов, – разоружить, содрать брюки и всыпать плетей по пятнадцать. Если кто-то покажется особо тупым – добавить пяток, но не больше. Потом отобрать все спиртное, какое найдется, кокаин, морфий и всякую прочую гадость и отправить в город пешим ходом. Да, только сперва перепишите всех: если еще раз с кораблей сбегут или еще что – расстреляем. Вопросы?

– Никак нет, товарищ атаман!

– А вот с тобой, Антонов-Овсеенко… – Анненков, а это был именно он, задумался. – С тобой… Глеб мне про тебя столько всего рассказал, что я вот думаю: тебя один раз убить – мало. Ты с нами поедешь – пусть особисты с тобой вдумчиво поговорят.

Два человека тут же напрыгнули на Владимира Александровича, и через пару секунд он лежал скрученный и спелёнатый так, что даже извиваться не мог. Последнее, что услышал бывший уполномоченный, бывший меньшевик, да и фактически уже бывший человек, было: