Легитимация власти, узурпаторство и самозванство в государствах Евразии. Тюрско-монгольский мир XIII - начала XX века - Роман Почекаев

Впрочем, следует отметить, что и в Башкирии далеко не все восставшие готовы были признавать именно потомков Кучума в качестве своих предводителей. Так, например в 1663 г. во время очередного антимосковского восстания башкиры Сибирской дороги призвали Кучука, правнука Кучума, тогда как башкиры Ногайской и Казанской дорог обратились за поддержкой не к Кучумовичам, а к калмыкам Шукур-Дайчину и Аюка [Акманов, 1993, с. 102; Колесник, 2003, с. 89]. Тем не менее значительная часть башкир с готовностью признавала претензии на ханскую власть сыновей и внуков Кучума. Правда, был ли их статус монархов официально закреплен церемонией интронизации именно в Башкирии, сведений не имеется. Вполне возможно, что башкиры признавали Кучумовичей ханами по итогам их интронизации в самой Сибири, где они могли формально проводить курултаи, на которых официально возводились в ханское достоинство.

Таким образом, в глазах башкир сибирские Шибаниды в течение длительного времени оставались наиболее легитимными претендентами на ханский трон. Обращение башкирских вождей к другим восточным монархам – казахским, каракалпакским или ойратским ханам началось только после того, как Кучумовичи сошли с политической сцены.

Поскольку башкирские восстания заканчивались поражениям, мы не можем судить о том, в какой форме башкиры представляли себе положение ханов-Кучумовичей в случае создания независимого государства. Однако есть основания полагать, что о сильной ханской власти речи не шло: башкирские феодалы, несомненно, намеревались сохранять сильную политическую власть и влияние при номинальных ханах, которые, как уже отмечалось, не имели тесных связей и твердой опоры в Башкирии. Именно это, скорее всего, и послужило причиной того, что башкиры столь длительное время последовательно поддерживали «сибирских претендентов» на ханский трон.

Башкирское восстание 1704–1711 гг., названное по именам его главных вождей Алдар-Кусюмовским, характеризовалось активным участием в нем истинных и мнимых Чингисидов, которых восставшие намеревались провозгласить ханами. О мнимых Чингисидах речь пойдет ниже,[137] здесь же пока отметим, что в начале восстания в Башкирию были приглашены казахские ханы Батыр (некоторые исследователи отождествляют его со знаменитым ханом Тауке – фактически последним ханом всех трех казахских жузов), Зангир и Оболгаир (которого, вероятно, можно отождествить с известным впоследствии казахским ханом Младшего жуза Абу-л-Хайром – тем самым, который первым из казахских ханов принял русское подданство[138]). Кроме того, в 1708 г. среди предводителей восстания упоминался некий Хази (Хаджи?), считавшийся потомком Кучума: восставшие имели грандиозные планы по захвату Казани и возведению Хази на трон вновь создаваемого ханства [Таймасов, 2012, с. 21].[139]

В некоторых случаях башкиры обращались не только к сравнительно близким в географическом положении сибирским Шибанидам, но и более «дальним» государям. Так, во время восстания 1704–1711 гг. мятежники обратились за поддержкой к крымскому хану, что не могло не обеспокоить Москву [Акманов, 1993, с. 147]. Во время восстания 1735–1339 гг. в Башкирии вновь оказался казахский хан Абу-л-Хайр, правитель Младшего жуза. Уже около пяти лет считавшийся подданным российских императоров, он появился в Башкирии в 1736 г. под предлогом оказания помощи русским в подавлении волнений.[140] Однако связанный с башкирской знатью узами родства (одна из жен Абу-л-Хайра была башкиркой) на самом деле хан имел намерение сделать башкирским ханом своего сына Ходжа-Ахмада [Ерофеева, 2007, с. 305; Касымбаев, 1997, с. 70; Материалы, 2002, с. 536, 557]. Учитывая его статус российского подданного (причем крайне ненадежного!), имперские власти не сочли возможным воздействовать на него силой оружия и поэтому начальнику оренбургской пограничной комиссии В. Н. Татищеву пришлось применить все свои дипломатические способности, чтобы убедить хана вернуться в Казахстан. Тем не менее годом позже Абу-л-Хайр вновь появился в Башкирии, на этот раз намереваясь стать башкирским ханом лично. Только летом-осенью 1738 г. после долгих переговоров и ряда политических уступок В. Н. Татищеву вновь удалось убедить Абу-л-Хайра покинуть Башкирию, да еще и оставить Ходжа-Ахмада в Оренбурге в качестве аманата, т. е. заложника [Ерофеева, 2007, с. 305–308].[141]

Можно ли считать действия «приглашенных» ханов Башкирии участием в национально-освободительной борьбе? Дело в том, что практически ни один из приглашенных во время башкирских восстаний ханов не отождествлял себя с башкирами, а некоторые и прежде являлись ханами в других государствах (казахские Туга-Тимуриды) или по крайней мере считались таковыми (потомки Кучума). История не допускает сослагательного склонения, однако если бы даже восставшие и сумели освободиться от русского подданства, нет никаких оснований полагать, что провозглашенные ими ханы согласились бы довольствоваться именно владычеством над Башкирией, отказавшись от возможности возглавить Сибирь, тот или иной казахский жуз, Каракалпакию и т. д.

Тем не менее мы сочли возможным рассмотреть провозглашение ханов восставшими башкирами как использование национального фактора: ведь смысл приглашения «постороннего» хана являлся, по сути, своеобразным политическим компромиссом между восставшими. Влиятельные предводители многочисленных башкирских родов не соглашались подчиняться один другому, поэтому привлечение в качестве главного предводителя восстания не просто Чингисида, но еще и такого, кто не имел тесных связей с Поволжьем и Уралом, явилось эффективным средством объединения восставших для борьбы против иностранного господства.