Хороши в постели - Дженнифер Вайнер

– Всегда пожалуйста, – в тон ответила я.

– А я благодарна, – в завершении круга произнесла Люси, – что все собрались и услышат мою большую новость.

Мы с мамой встревоженно переглянулись. Последней большой новостью от Люси был план – слава богу, провалившийся – переехать в Узбекистан с парнем, которого она подцепила в баре. «Там он адвокат!» – уверенно провозглашала она, начисто умалчивая о том, что тут он разносчик пиццы. До этого был план пекарни с бейглами на Монсеррате, куда она ездила навестить подругу по медицинской школе. «Там нет ни одного бейгла в округе!» – торжествующе заявила Люси и даже дошла до заполнения бумаг на получение кредита для малого бизнеса, как вдруг на острове извергся давно дремавший вулкан, население эвакуировали, а мечты Люси о бейглах умерли под волнами раскаленной лавы.

– Какую новость? – спросила мама, глядя в сверкающие глаза Люси.

– У меня появился агент! – пропела она. – И он устроил мне фотоссесию!

– Топлес? – сухо поинтересовался Джош.

Люси покачала головой.

– Нет, с этим я завязала. Все законно. Я модель для резиновых перчаток.

– Фетиш-журнал? – Я просто не смогла удержаться.

Лицо Люси вытянулось.

– Почему никто в меня не верит?! – вопросила она.

В моей семье, а я ее хорошо знаю, рано или поздно кто-то обязательно примется перечислять неудачи Люси – от школы до отношений и работы, с которой она постоянно вылетала.

Я перегнулась через стол и взяла сестру за руку. Она отдернула ладонь.

– Трогать не обязательно! – огрызнулась Люси. – И вообще, что это с тобой?

– Прости, – повинилась я. – Мы не давали тебе шанса.

И тут я услышала голос. К сожалению, принадлежал он вовсе не Богу, а Брюсу.

– Молодец, – сказал он. – Вышло мило.

Я испуганно огляделась.

– Кэнни? – обеспокоенно спросила мама.

– Мне показалось, я что-то услышала, – ответила я. – Не обращай внимания.

И пока Люси болтала о своем агенте, фотосессии и о том, что она наденет, уклоняясь от все более настойчивых вопросов матери о том, заплатят ли ей за это, я жевала индейку с клейкой запеканкой из зеленой фасоли и думала об услышанном.

Я подумала о том, что даже если я никогда больше не увижу Брюса, возможно, мне удастся сохранить часть его или того, чем мы были вместе, если я сама сумею стать более открытой и доброй. Пусть Брюс любил читать нотации, поучать, снисходительно смотреть сверху вниз, но он был, по сути, добрым человеком. А я… ну, я тоже, в личной жизни. Вот только, наверное, зарабатывала я на эту жизнь, будучи недоброй. Но, может, я смогу измениться. И, может, ему это понравится… и когда-нибудь я понравлюсь ему еще больше… и он полюбит меня снова. При условии, конечно, что мы вообще когда-нибудь снова встретимся.

Под столом Нифкин дернулся и зарычал на что-то во сне.

В глазах прояснилось, в голове воцарился холодный порядок. Не то чтобы все мои проблемы резко улетучились – или хотя бы одна, что уж, – но впервые после того как тест на беременность показал мне плюсик, я почувствовала, что смогу с ними справиться. Теперь у меня был ориентир – я могу стать лучше как человек. Лучше как сестра, как дочь, как друг.

– Кэнни? – позвала мать. – Ты что-то сказала?

Я не говорила. Но в тот момент мне показалось, что я ощутила легчайший трепет в животе. Возможно, это была просто еда или мое беспокойство сыграло роль, я знала, что еще ничего не могу чувствовать на самом деле. Но это было похоже на трепет.

Как будто что-то махнуло мне рукой. Крошечной ручкой с пятью пальчиками, растопыренными, как морская звездочка в воде. Привет и до свидания.

В последний день отпуска, перед тем как отправиться обратно в город собирать по осколкам свою жизнь там, где я ее оставила, мы с мамой пошли поплавать. И я первый раз ступила в Еврейский центр с тех пор, как узнала, что именно там соблазнили мою мать. В парилке становилось как-то не по себе.

Но стоя в раздевалке и натягивая купальник, я поняла, что соскучилась по плаванию. По резкому запаху хлорки в носу и пожилым еврейским дамам, которые вышагивали по раздевалке совершенно голые безо всякого стеснения и в процессе обменивались рецептами и советами по уходу за лицом и телом. По ощущению поддерживающей меня воды и возможности забыть почти все, кроме ритма своего дыхания.

Мама проплывала полтора километра каждое утро и двигалась плавно, с эдакой массивной, солидной грацией. Я не отставала от нее примерно половину пути, затем проскользнула на пустую дорожку и некоторое время вяло гребла боком, ни о чем не думая. Роскошь, которую я скоро не смогу себе позволить. Если я хотела разобраться с ситуацией, как я это называла про себя, надо было все сделать в ближайшее время.

Я перевернулась на спину и подумала об ощущении за ужином в День благодарения. Крошечная машущая ручка. Нелепость какая. У этой штуковинки и рук-то еще не было. А если и были, она определенно не могла бы ими махать.

Я всегда выступала за возможность выбора. И никогда не романтизировала беременность, запланированную или нет. Я не из тех женщин, которые понимают, что приближается тридцатый день рождения, и начинают ворковать над каждой приезжающей мимо коляской, где сидит нечто со слюнями на подбородке. Некоторые мои друзья уже переженились, создали семьи. Но еще больше было друзей в возрасте плюс-минус тридцать, которые этого не сделали. Я не слышала, как тикают часики. И не впадала в одержимость «детишками».

Я перевернулась обратно и лениво поплыла брассом. Все дело в том, что я никак не могла избавиться от ощущения, что кто-то все решил за меня. Словно события вышли из-под контроля, и все, что мне полагалось, – это сидеть сложа ручки и ждать, когда все произойдет.

Я разочарованно выдохнула в воду, наблюдая, как вокруг клубятся пузырьки. Все-таки я почувствовала бы себя гораздо лучше, если бы снова услышала глас Божий, если бы точно знала, что поступаю правильно.

– Кэнни? – Мама заплыла на мою дорожку. – Еще два круга.

Мы закончили их вместе, подстраиваясь, вдох во вдох, взмах во взмах. А после я пошла за ней в раздевалку.

– Итак, – начала мать, – что с тобой происходит?

Я воззрилась на нее с удивлением.

– Со мной?

– Кэнни, я же твоя мать. Я знаю тебя двадцать семь лет.

– Двадцать восемь, – поправила я.

Она прищурилась:

– Я пропустила твой день рождения?

– Кажется, ты присылала открытку, – пожала я плечами.

– В этом все дело? Ты переживаешь, что становишься старше? У