Смерть, ритуал и вера. Риторика погребальных обрядов - Дуглас Дэвис

Яррингтон отмечает, что страдания не применимы к тем, кто умирает как мученик; те попадают в рай напрямую. Действительно, тела мучеников хоронят без обычных омовений и приготовлений.

Эти описания создают картину реальности посмертного существования, связанного с человеческими эмоциями и весьма непохожего на характерную для Западной Европы XXI века. Возможно, это важно для понимания отношений религии и общества, не в последнюю очередь в рамках обсуждения секуляризации. Вероятно, ключевым для понимания секуляризации является вопрос утраты утверждениями о загробной жизни силы для придания мотивации посюсторонней жизни. Вместо того чтобы влиять на личность, как, например, происходит с мучеником или человеком, находящимся в состоянии посмертного путешествия, заслуги могут скорее относиться к личности, ее действиям или к поддерживающему сообществу; в этом смысле «заслуги» отражают сложность социальной жизни как чего-то одновременно индивидуального и коллективного.

Еще одна специфическая черта, которая отличает исламскую точку зрения от точки зрения секуляризованного и постмодернистского Запада, заключается в роли снов в индивидуальной и общественной жизни. Йен Эдгар предоставил интересные наблюдения, исследуя воображение и сны «от коранической традиции до вдохновения джихадистов»[471].

Книги и слова

Иудаизм и ислам — религии книги. Этот основополагающий источник черпает свою силу в значительной степени из веры в то, что священный текст был дан Богом и содержит божественное откровение. Распространение традиций изучения Библии, толкования и проповеди наряду с формальной литургией — все это придало словам силу, которая взрастила в человечестве приверженность к языку как важнейшему партнеру в самосознании[472]. Традиции официального богословия часто влияют на ритуалы, те укореняются и пронизывают культуры многих обществ. Именно эта укорененность передает местным общинам религиозные формулы, которые посредством местной практики те могут сделать собственными и, так сказать, акцентированными на собственном мировоззрении. Слова, которые следуют за этим, становятся все более мощными в качестве риторики смерти и против нее, потому что они являются словами развивающегося живого сообщества. В случае христианства и ислама это также слова сообществ, которые видят себя экспансионистами, способными трансформировать человеческую природу и приверженность для перехода на более высокий уровень служения и подчинения Богу. Они хорошо выражают идею Блоха об отраженном завоевании. Человеческая природа, которая умирает для себя символически, чтобы оказаться подчиненной Богу, теперь умирает физически, чтобы воскреснуть в новой реальности с Богом.

Ни одна смерть в мировой истории не интерпретировалась так широко и разнообразно, как смерть Иисуса. Она повлияла на миллионы людей, мотивировала этическую жизнь и заложила традиционные христианские культуры. Парадоксально, но это модель не только смерти, но и жизни, не в последнюю очередь потому, что она является неотъемлемой частью ядра христианского ритуала и веры. В этой главе представлены некоторые исторические аспекты христианских обрядов смерти, а также несколько современных примеров. Этот материал также должен быть связан с отличительной идеей «оскорбительных смертей», представленной в главе 14.

Смерть, жизнь и Иисус

Христиане традиционно считают смерть Иисуса, трактуемую как искупление греха, основой своей религии, рассматривая его смерть и воскресение как символ смерти и будущей надежды всех людей[473]. Смерть занимала практически каждого богослова на протяжении всей христианской истории. Ниже мы упоминаем обширный рассказ святого Августина о смерти и воскресении, но мы могли бы рассмотреть и аргумент святого Ансельма о том, почему Бог должен стать человеком (Cur Deus Homo, раздел XV), или влиятельную книгу Джеймса Денни «Смерть Христа» (1902), или «Богословское описание смерти и трансцендентности» Джона Боукра (1991). Действительно, множество авторов исследовало центральную роль смерти Христа как средства понимания затруднительного положения человека и его судьбы, часто начиная с новозаветных взглядов на Иисуса, помещенных в контекст иудейской веры в искупительные жертвы за грех. Одно направление этой традиции, особенно Послание к евреям, говорит об Иисусе как совершенной форме жертвы, прообразом которой были жертвоприношения животных в иерусалимском храме. Хотя обычно об этом не говорят, его смерть — это своего рода жертвенная бойня. Подобно тому как животных убивали в Храме в качестве жертвоприношения Богу, пролитие крови Иисуса на распятии интерпретируется как жертва за грех.

Богословы до сих пор спорят о том, как Иисус сам мог воспринять собственную смерть, но многие придают большое значение пролитию крови, хотя само распятие обычно связано с привязыванием, а не прибиванием к кресту: смерть наступила скорее от удушья, чем от потери крови. Евангелие от Иоанна вплетает это богословское толкование в евангельскую историю, рассказывающую, как солдат пронзил Иисусу бок, а из раны текли кровь и вода (Ин. 19: 34). Образ Иисуса как жертвы связан с идеей о том, что он является жертвенным «агнцем Божьим» (Ин. 1: 29; Откр. 19: 7, 9). Со временем доктрина жертвоприношения-мессы утвердилась в самом сердце римского католицизма, основываясь на доктрине пресуществления, сформулированной в XIII веке, — учении, что истинная сущность, внутренняя природа хлеба и вина превращается в истинное тело и кровь Христовы, хотя никаких видимых изменений в их внешних и видимых аспектах не происходит. Эта доктрина инициировала множество благочестивых обрядов, связанных с символами причастия, все коренящиеся в смерти Иисуса, ритуально повторяющиеся на каждой мессе. Широко известен символ распятия — крест, поддерживающий умирающее или мертвое тело Иисуса. Таким образом, христианство все больше превращалось в религию, сильно озабоченную смертью. Реквиемные мессы, в частности, тесно связывают смерть Иисуса со смертью определенных людей, подчеркивая превосходство веры над смертью. В мессе акт еды тесно связан с фактом смерти и высокой надеждой на воскресение; осуществление надежды неразрывно связано с потреблением сакральной пищи[474].

Молитвы за умерших, будь то частные или входящие в текст мессы, также укрепили христианское отношение к смерти[475]. Они являются ярким примером слов против смерти в системе, в которой души через промежуточные состояния идут к окончательной небесной славе. Хотя протестантские традиции отвергали эту точку зрения, они подчеркивали веру в то, что в своей смерти Иисус заменил грешников; его кровь очистит зло и принесет им спасение. Проповедь этого послания составляет главные слова против смерти и особенно остро стоит в возвышенной речи святого Павла о воскресении Христа и христианских верующих и его риторическом вопросе: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» (1 Кор. 15: 55). Эти слова часто включаются в традиционные панихиды и представляют собой один из самых непосредственных христианских литургических моментов слов против смерти.