Тютчев. Тайный советник и камергер - Семен Экштут

Тульские жандармы и их славный предводитель полковник Муратов самоотверженно трудились день и ночь. В результате предпринятых оперативно-розыскных действий Роман выявил новые факты, о которых не замедлил сообщить в Петербург. «Между тем, в ночь с 17 на 18 число получены следующие сведения: 1) Придворный Камердинер Скороусов состоит при Кн. Горчакове и в дороге выдавал себя за Придворного чиновника; 2) в доме Сушкина заметна какая-то особенная осторожность (быть может легко от того, что они староверы). Ворота дома на запоре день и ночь. Незнакомых никого не пускают. Ее считают французской актрисой, едущей за границу, но все-таки через Петербург. Ак приехала в Семеновское для свидания со своей бабушкой Шидловской и предполагается завтра в Курск к отцу Анненкову, а оттуда за границу — путь не указан» (Л. 23 об. — 24).

До Курска можно было добраться только на лошадях. Железная дорога еще не была открыта — и предстоящее путешествие на перекладных не вызывало энтузиазма у израненного под Севастополем уже немолодого чиновника: ведь в его распоряжении не было комфортабельного дормеза — дорожной кареты, в которой можно лежать вытянувшись. Мои герои жили в сословном обществе. Согласно высочайше утвержденным расписаниям, число казенных, почтовых лошадей, отпускавшихся проезжающим на почтовых станциях, было строго регламентировано и соответствовало их чину и званию: канцлеру Горчакову полагалось 20 лошадей, титулярному советнику Роману — 3 лошади[440]. Даже при езде по казенной надобности Карл Иванович имел право требовать только одну тройку: попробуй, догони на них шестерку лошадей госпожи Акинфовой! «Я полагаю, что наблюдение за нею может быть передано Курскому штаб-офицеру, ибо мое присутствие я признаю, при настоящих положительных сведениях, излишним. Кажется, я аккуратно исполнял мое поручение. Телеграфируйте в Тулу. Р.» (Л. 34–34 об.). Роман хотел вернуться в Петербург и даже успел условиться с Муратовым на случай возможного отъезда из Тулы. Однако петербургское начальство меньше всего было склонно учитывать в своих распоряжениях состояние здоровья талантливого чиновника. Карандашная резолюция генерала Мезенцова от 19 апреля не оставила ему никакой надежды уклониться от изнурительной поездки: «Роман должен ехать в Курск и усугубить старание» (Л. 33). В тот же день на имя полковника Муратова была послана шифрованная телеграмма № 96: «Передайте Роману, что он должен следовать за братом в Курск и вообще деятельно следить» (Л. 30,31). Можно подумать, что до этого он старался недостаточно и следил недеятельно!

Роман полагал, что в деле секретного наблюдения нет и не может быть мелочей. Благодаря этому обстоятельству современный историк получил в свое распоряжение документы, содержащие рельефные детали, живописные частности, без которых наше знание о былом было бы схематичным и поверхностным. Объектами его наблюдения становились не только люди, но и их вещи: ведь вещь способна прояснить тайные намерения хозяина. Роман с подозрением взирал на «великолепный дормез» Акинфовой и тщательно фиксировал всё, что к нему относилось. Установил даже имя и адрес каретного мастера и сообщил в Петербург: почетный гражданин Сушкин получил дормез от придворного мастера Х.Х. Татцкина, на Литейной. Дескать, ваше дело устанавливать или не устанавливать за ним наблюдение, но я бы, на всякий случай, обратил внимание на господина Х.Х. Татцкина.

Подобный подход Карла Ивановича к порученному ему делу обходился казне недешево. «Боюсь потерпеть недостаток в деньгах, около 250 рублей у меня еще есть Я взял взаимообразно у полков Муратова 150 рублей, которые прошу ему возвратить с возможной скоростию» (Л. 24 об.). Роману не нравилось, что дорогой дормез в постоянной готовности стоит перед домом на открытом воздухе, а не отправлен к Сушкину. Акинфова могла в любой момент неожиданно покинуть Семеновское. «Приготовлений к отъезду нет, да нечего их и делать, ибо все в сундуках» (Л. 25 об.). Опасаясь весьма вероятных нареканий в нерасторопности, Карл Иванович заранее стремился просчитать все возможные варианты развития событий и настоятельно просил начальство дать ему карт-бланш. «…Задержать Ак ранее границы я не буду иметь никакой возможности, разве приказано будет ее арестовать. Потрудитесь дать мне на этот счет положительное указание. — Р.» (Л. 25 об.).

А в это время генерал-майор Слезкин выяснил колоритные подробности бракоразводного процесса супругов Акинфовых и письмом № 125 от 16 апреля 1868 года сообщил управляющему III Отделением следующее:

«Акинфьев встретил жену свою, как бы уже видевшись с нею, с разговорами к ней почти не обращался, хотя и был внимателен; вообще в обхождении Акинфьева с женою замечалась холодность; к детям же был ласков.

Пребывание свое в Москве Г-жа Акинфьева, как казалось, хотела сделать по возможности менее гласным, прислуга ее в разговоре с посторонними лицами была осторожна и скрытна. Бракоразводное дело Акинфьевой с мужем потребовано Преосвященным Леонидом 14-го числа и находится у него на рассмотрении; по отношениям моим к Преосвященному, я надеюсь узнать о положении этого дела и о тех намерениях, которые могли выразиться при этом со стороны Г-жи Акинфьевой. Бракоразводное дело ведется в большом секрете под наблюдением присяжного поверенного Фальковского.

Г-жа Акинфьева и прислуга ее не имели узаконенных видов для выезда из Петербурга и отозвалась конторе гостиницы Дюсо, что виды ее и прислуги ее, оставлены в Петербурге» (Л. 36–36 об.).

18 апреля последовало очередное секретное письмо № 128. Генерал Слезкин доложил генералу Мезенцову результаты своей приватной беседы с Преосвященным Леонидом, викарным архиереем Московской епархии и епископом Дмитровским. (Следует подчеркнуть, что, пока был жив митрополит Филарет, епископ Леонид «исполнял особенные поручения своего владыки», а затем «с 20 ноября 1867 года по 25 мая 1868 года он управлял Московскою епархиею за смертью Филарета»[441].) Именно к Леониду обратилась госпожа Акинфова с просьбой ускорить бракоразводный процесс. Преосвященный Леонид (в миру Лев Васильевич Краснопевков) происходил из хорошей дворянской фамилии и был сыном товарища герольдмейстера. Он обучался в Горном кадетском корпусе и некоторое время служил на Балтийском флоте мичманом, свободно владел английским, немецким и французским языками, обладал даром слова и имел изящные непринужденные манеры. Его беседа с Надеждой Сергеевной носила вполне светский характер; «она высказала свою склонность к молодому человеку», так генерал Слезкин деликатно обозначил герцога Лейхтенбергского, и четко расставила все акценты: «… расторжение ее брака есть крайняя необходимость, при этом она заверяла, что дело известно Государю Императору.

Г. Акинфьева дала заметить Преосвященному Леониду, что положение, в котором она находится — подвинет ее к тому, что она в случае неуспеха в бракоразводном своем деле, для достижения задуманной ею цели, может обратиться к другой религии, или же — предаться и безбрачно любовной связи с молодым человеком.