Без дна - Жорис-Карл Гюисманс

Так рассуждая с самим собой, Дюрталь добрался до низа башни. Под портиком он остановился. «Я рассчитывал пробыть наверху подольше, — подумал он, — сейчас только полшестого. До обеда по крайней мере полчаса».

Было уже совсем тепло, снег сошел. Дюрталь закурил папиросу и медленно побрел по площади.

Подняв голову, он поискал окно звонаря и тут же его узнал: среди полукружий окон на фасаде лишь на одном висела занавеска. «Ужасное сооружение! — пришло в голову Дюрталю, когда он рассматривал церковь. — Как подумаешь, что этот многогранник с двумя башнями по бокам дерзнул воспроизвести архитектуру собора Нотр Дам! Ну и наворочено! От паперти до второго этажа вздымались дорические колонны, а дальше, до высоты третьего — ионические с волютами. И наконец, от земли до самого верха башни — коринфские с акантовыми листьями. Что может означать эта мешанина античных ордеров — тем более на колокольне? Другая башня вообще не закончена, но, даже оставленная в виде цилиндра из неотесанного камня, она не так уродлива!

А воздвигали это жалкое нагромождение камней пять-шесть архитекторов. Но, по существу, эти Сервандони и Оппенорды{62} оказались истинными Иезекиилями зодчества, и произведение их пророческое. Это прорицание в камне, созданное когда железных дорог еще не было и в помине, предвосхитило восемнадцатый век, явившись прообразом будущих железнодорожных станций. Сен Сюльпис — вовсе не храм, Сен Сюльпис — вокзал.

Внутреннее убранство церкви ни в художественном, ни в религиозном отношении не отличается от внешнего. За исключением верхотуры славного Каре тут и смотреть-то не на что!» Дюрталь огляделся: площадь довольно безобразная, но от нее веет провинциальным уютом. Трудно себе, правда, представить что-либо уродливее здания семинарии, которое источает прогорклый холодный запах богадельни. Фонтан с многоугольными бассейнами, вазами в форме мисок, львами, венчающими водостоки, прелатами в нишах — тоже не шедевр, как, впрочем, и мэрия, казенный стиль которой производит настолько удручающее впечатление, что глаза бы не смотрели. Но на этой площади, как и на прилегающих улицах Сервандони, Гараньер, Феру, царит благотворная тишина и приятная свежесть. Пахнет истлевшими афишами и немного ладаном. Площадь прекрасно гармонирует с домами ближайших старинных улиц, магазинчиками сувениров, мастерскими по производству икон и церковной утвари, лавками, где продаются религиозные издания в коричневых, серых и синих переплетах!

Все дышит ветхостью и скромностью. Площадь почти пуста. Несколько женщин поднялись на крыльцо храма, где, позвякивая монетками в кружках, шепчут «Отче наш» нищие. Священник с книгой в черном суконном переплете под мышкой кланяется дамам с невыразительными, блеклыми глазами. Бегают собаки. Носятся друг за дружкой или прыгают через веревочку дети. Огромные, шоколадного цвета омнибусы отходят в Ла-Вийет, маленькие, светло-коричневые — в Отей, те и другие — практически пустые. На тротуаре возле общественного туалета болтают извозчики, тут же стоят их экипажи. Тишина, малолюдье, деревья — все, как в сонном заштатном городишке.

«Надо как-нибудь, — подумал Дюрталь, вновь оглядывая церковь, — когда будет потеплее и посветлее, забраться на верх башни». Но он тут же покачал головой. «Зачем? Париж с высоты птичьего полета был интересен в Средневековье, но теперь… Так же, как с вершин других башен, я увижу множество серых улиц, белые линии бульваров, зеленые пятна садов и скверов и совсем вдали — похожие на поставленные на ребро костяшки домино ряды домов с чернеющими точками окон.

И здания, которые вздымаются над поверхностью крыш — собор Нотр Дам, Сент Шапель, Сен Северин, Сент Этьен дю Мон, башня Сен Жак, — теряются в жалкой массе новых строений. Меня вовсе не тянет любоваться Оперой, этим образчиком галантерейного искусства, аркой, которая носит название Триумфальной и ажурным подсвечником Эйфелевой башни!

Довольно и того, что видишь их снизу, с мостовой, на поворотах улиц. Пойду-ка пообедаю, — решил он, — ведь у меня свидание с Гиацинтой, и к восьми надо вернуться домой».

Дюрталь направился к торговцу вином, который держал неподалеку кабачок, пустевший к шести часам, — здесь можно было спокойно порассуждать с самим собой, пережевывая довольно свежее мясо и запивая его искусно подкрашенным вином. Он думал о госпоже Шантелув и особенно о канонике Докре. Загадочный облик этого священника не давал ему покоя. «Какие мысли могли посещать человека, топтавшего Христа на своих подошвах? Какая ненависть говорила в нем? Мстил ли он Спасителю за то, что Тот отказывал ему в благочестивых экстазах, которые даровал своим святым, или тут причина более прозаическая — не вознес его Христос на самые высокие ступени священства? Ясно только, что им владели неутолимая злоба и безмерная гордыня. Ему, должно быть, нравилось вызывать в людях страх и отвращение, это возвышало его в собственных глазах. А какое блаженство для такой глубоко порочной натуры с помощью колдовства безнаказанно мучить своих врагов! И наконец, оргиастическое веселье и безумные наслаждения порождают святотатство. Со времен Средневековья к этому роду преступлений пристрастились люди трусливые, ведь за руку их не схватишь, человеческое правосудие тут бессильно. Но особенно громадное значение эти злодеяния приобретают для верующего, а ведь Докр верит в Христа, раз так Его ненавидит!

Какое, однако, чудовище! И какие гнусные отношения, очевидно, связывают его с женой Шантелува! Как все же заставить ее заговорить? В прошлый раз она довольно ясно дала понять, что не желает объясняться по этому поводу. Сегодня вечером у меня совсем нет желания предаваться с ней блуду, скажусь больным — якобы мне необходим полный покой».

Он так и сделал, когда через час после него пришла госпожа Шантелув. Она предложила ему выпить чаю, а после того, как он отказался, подступила к нему с ласками и поцелуями. Потом слегка отстранилась:

— Вы слишком много работаете, вам надо рассеяться. Почему бы вам для разнообразия немного за мной не поухаживать, а то мне все время приходится самой проявлять инициативу. Нет? Эта идея вам не улыбается? Ладно, придумаем что-нибудь другое. Может, сыграем с котом в прятки? И это вам не по нраву. Ну что ж, раз мне никак не удается разгладить складки на вашем угрюмом лице, поговорим о вашем приятеле Дез Эрми, чем он сейчас занят?

— Да ничем особенно.

— А его опыты с лекарством Маттеи?

— Не знаю, продолжает ли он их.

— Вижу, эта тема исчерпана. Знаете, друг мой, вы сегодня не очень разговорчивы.

— Не мне одному доводится отвечать на вопросы кратко, — возразил он. — Я даже знаком с одной особой, которая всегда злоупотребляет этой краткостью, когда ее спрашивают о вполне конкретных вещах.

— О канонике, например?

— Ну вот, сами догадались.

Она спокойно закинула ногу на ногу.

— У этой особы, конечно же, есть свои причины молчать. Но дабы ублажить своего возлюбленного, она на этот раз не посчитается с немалыми неприятностями, лишь бы удовлетворить его любопытство.