Плевицкая - Леонид Млечин

Вкус у нее был никакой, техника беспорядочная, общий тон ужасающий; и всё же люди, для которых музыка и сентиментальность — одно, или те, кто желал, чтобы песни доносили дух обстоятельств, в которых они их когда-то услышали, благодарно отыскивали в могучих звуках ее голоса и ностальгическое утоление, и патриотический порыв. Считалось, что она особенно трогает душу, когда звучит в ее пении нота буйного безрассудства. Кабы не вопиющая фальшь этих порывов, они еще могли бы спасти ее от законченной пошлости. Но то мелкое и жестокое, что заменяло ей душу, лезло из ее пения наружу, и наивысшим достижением ее темперамента — был водокруг, но никак не вольный поток…

Шло бы всё так, как должно было по всем приметам идти, она могла бы еще и сегодня выступать в оснащенном центральным отоплением Дворянском Собрании или в Царском, а я выключал бы поющий ее голосом приемник в каком-нибудь дальнем степном углу Сибири-матушки. Но судьба сбилась с пути, и когда приключилась Революция, а за ней — война Белых и Красных, ее лукавая крестьянская душа выбрала партию попрактичней».

Скоблин был кругом в долгах. Даже благоволивший к нему генерал Миллер, ссужая некую сумму, неукоснительно требовал возвращения займа. Объясняя, почему ему постоянно нужны деньги, Скоблин передал связному из резидентуры адресованное ему сугубо личное письмо председателя РОВСа:

«Париж 18 ноября 1930 года Многоуважаемый Николай Владимирович,

Так как я в четверг рано утром уезжаю на три недели из Парижа, и возможно, что до моего отъезда я не смогу Вас повидать, то прошу Вас во время моего отсутствия деньги внести в „Нэшнл сити бэнк“ на мой текущий счет.

Вам дадут расписку от Банка, которая и будет служить Вам документом в возврате денег, а Банк меня уведомит о внесении на мой счет внесенной Вами суммы.

Прошу Вас засвидетельствовать мое глубокое уважение и сердечный привет Надежде Васильевне.

Всего хорошего.

Искренне уважающий Вас

Е. Миллер».

Деньги Скоблину советская разведка выдавала регулярно. За каждый франк или доллар требовала информации.

Центр инструктировал венского резидента: «В том случае, если вы сумеете связаться с „Фермером“ до его поездки в Софию и вообще на Балканы, укажите ему на необходимость уделения им максимального внимания выявлению лиц, ведущих разведывательную работу на СССР, путей и способов связи».

Тем временем подал голос Петр Ковальский, уверившийся после вербовки Скоблина в своей незаменимости. 31 декабря 1930 года Ковальский через голову непосредственного начальника обратился в ИНО ОГПУ.

«Считаю своим долгом обратить ваше внимание на нижеследующее:

22 декабря с. г. истекло семь месяцев моего ничегонеделания в пределах Австрии. Работа по вербовке Скоблина потребовала всего-навсего 14 дней (с 1 сентября по 14 сентября); остальное всё время я являлся ненужным балластом венского аппарата, так как в связи с Скоблиным и свиданием с ним я был просто третьим лицом (техническим передатчиком получаемых мною сведений и распоряжений).

Всё время у товарищей, к коим я обращался с вопросом: „Что мне делать?“, естественно возникал тот же вопрос: что же действительно делать со мною?

Получилось, что не работа ищет людей, а люди работу.

Отбросив подозрение, что мне не доверяют, всё же осталось то, что я здесь лишний человек, так как для работы на Балканах у меня „тяжелый стаж семилетнего пребывания в СССР“ и полное отсутствие связей и возможностей „зацепиться“ на Балканах; для работы в Австрии у меня отсутствует знание языка, да и я лично считаю, что для Австрии я человек с довольно-таки подмоченной репутацией: мое сидение в Бадене с персидским паспортом, на котором „красовалась“ виза СССР».

Через день, 2 января 1931 года, венский резидент передал свои соображения о Ковальском в Центр:

«Мы с ним очень хороши во всех отношениях, но я предугадал, что он будет вам писать письмо, адресуя его через нашу голову начальнику…

Это стало для меня ясно после того, как я скептически отнесся к его плану быть комиссаром при ЕЖ/ 13-м. Меня смущает в нем его слабая сообразительность. Его анализ встречи с ЕЖ/13-м: сплошная глупость.

Его выводы:

1) разъединить 13-го с Надеждой Васильевной. Это сделать не „легко“, а трудно или невозможно (Н. В. говорит: „я за своего 'Колечку’ так боюсь, я его никуда одного не отпускаю“; даже сюда прикатили оба);

2) дать 13-му комиссара. Кого? ЕЖ/10-го? Какие основания думать, что комиссар подчинит своему влиянию 13-го. Может быть, наоборот. Недаром Надежда Васильевна заметила, как бы ученик не превзошел учителя. Словом, не анализ, а сплошная глупость.

Хорошо бы, если бы вы ему отписали и сказали, что его „безделье“ в течение семи месяцев есть результат не злой воли с нашей стороны, а результат трудностей того положения, в котором он находится, и задач, которые он еще только должен выполнить. А в конце припишите, что есть мой резидент, он с тобой и будет поступать по нашему указанию».

Двадцать первого января 1931 года Надежда Васильевна Плевицкая и Николай Владимирович Скоблин прибыли в Берлин. Им была обещана встреча с большим начальником из Москвы. В тот же день из Вены должен был приехать Ковальский, чтобы их познакомить.

Но Петр Георгиевич в германскую столицу не прибыл.

Берлинский резидент встревожился: что могло произойти с Ковальским? Арестован? Тогда нужно принимать меры безопасности… Если он просто задерживается, то логично было бы его дождаться. При его участии проще установить доверительные отношения со Скоблиным и Плевицкой. Но отложить встречу хотя бы на день оказалось невозможно: на 25 января 1931 года был назначен первый концерт Надежды Васильевны в Белграде. Задерживаться в Берлине Плевицкая и Скоблин не могли.

В какой-то степени берлинский резидент даже обрадовался. Ковальский только бы мешал ему вести разговор со Скоблиным и Плевицкой.

Пароль резиденту был известен. Фотографии генерала и певицы он видел, поэтому вечером 21 января просто поехал к ним в отель. Представился и сразу же их увез. Устроились они в пустой квартире одного из сотрудников резидентуры. Скоблин и Плевицкая очень хотели понравиться человеку, от которого зависело их будущее, и это им удалось. Он увидел в них великолепно информированных агентов, которым известно всё, что делается в белых кругах.

Двадцать четвертого января 1931 года доложил в Центр:

«ЕЖ/10 к назначенному времени не приехал, а чета прибыла 21-го в 6 часов вечера. Я решил связаться с ними без ЕЖ/10, так как я думал вообще отшить его от связи с ними и связать непосредственно Биля (псевдоним сотрудника резидентуры. — Л. М.).

Связались мы с ними сами, в тот же вечер на квартире Сергея (Сергей был в отъезде) произошла встреча (гостиница или другие места для такой беседы, конечно, не подходили): чета „Фермеров“, Биль и я. Из продолжительного разговора, его доклада и прочего выяснились его громадные возможности с установкой на далекий срок работы.